Круглый дом - стр. 17
Сначала я очень удивился и даже поддал дверь ногой, думая, что ее заклинило. Но нет, задняя дверь была заперта. А наша входная дверь захлопывалась автоматически – тетя Клеменс, наверное, просто забыла об этом. Я достал запасной ключ из нашего тайничка, отпер дверь и медленно вошел в дом, стараясь двигаться как можно тише, не хлопать дверью и не бросать с грохотом сумку с книгами на кухонный стол, как я это обычно делал. В любой другой день мамы бы еще не было дома, и я бы ощутил ту самую приятную легкость, которую ощущает любой подросток, вернувшись домой и зная, что на пару часов весь дом в его полном распоряжении. Что можно самому сделать сэндвич так, как хочется. Что если антенна принимает нормально, можно поймать какой-нибудь дневной сериал и посмотреть. Что в шкафу найдется печенье или еще какие-то вкусности, припрятанные мамой, но не так, чтобы их нельзя было обнаружить. Что можно порыться в книгах на полке в родительской спальне и найти увлекательный роман вроде «Гавайев» Джеймса Миченера, из которого я узнал массу занятных, но совершенно бесполезных сведений о сексуальной жизни полинезийцев, – но сегодня возвращение домой меня не обрадовало. Впервые на моей памяти задняя дверь оказалась запертой, и мне пришлось выуживать запасной ключ из-под крыльца, где он висел на гвоздике – им пользовались родители, только когда мы всей семьей уезжали далеко и надолго.
И вот какое у меня возникло ощущение: обычный поход в школу сегодня был долгим-долгим путешествием – и вот теперь я вернулся.
Воздух в доме казался непривычно мертвым, спертым, каким-то безвкусным. И тут я понял: это оттого, что с того дня, как мы нашли маму в машине перед гаражом, никто в доме не пек, не жарил, не варил и никаким другим образом не готовил еду. Отец только варил кофе, который пил с утра до вечера. Тетя Клеменс приносила нам жаркое в формах для запекания, и эти запеканки, недоеденные или нетронутые, громоздились в холодильнике. Я тихо позвал маму и начал подниматься по лестнице на второй этаж, как вдруг заметил, что дверь в родительскую спальню плотно закрыта. Тогда я вернулся и зашел в кухню. Открыл холодильник, налил холодного молока в стакан и сделал большой глоток. Молоко оказалось прокисшим. Я вылил его в раковину, вымыл стакан, наполнил из-под крана и стал медленно пить железистую воду, добытую из недр земли нашей резервации, пока не смыл с языка противный кислый привкус. Потом постоял с пустым стаканом в руке. Сквозь открытую дверь виднелась часть обеденного гарнитура: овальный стол из массива клена и шесть стульев вокруг него. Гостиная отделялась от столовой рядом низких полок. Вход в небольшую комнатушку, окаймленную книжными стеллажами – это был кабинет отца, – загораживала кушетка. Сжимая стакан, я поймал себя на том, что в нашем небольшом доме стоит странная гробовая тишина, какая обычно наступает после мощного взрыва. Все стихло, даже тиканье настенных часов. Отец отключил их, когда мы вернулись домой из больницы. «Я хочу новые часы», – заявил он. А я стоял и смотрел на наши старые часы, чьи стрелки бессмысленно замерли на двадцати минутах двенадцатого. Солнечный свет рассыпался по полу кухни золотыми лужицами, но это было грозное сияние, точно световой луч, пронзивший западную тучу. Меня охватил неодолимый страх, я ощутил вкус смерти, похожий на вкус скисшего молока. Я поставил стакан на стол и пулей метнулся вверх по лестнице. Влетел в родительскую спальню. Мама спала так глубоко, что, когда я подскочил к краю кровати и бухнулся на колени, она спросонья ударила меня по лицу. Она хватанула меня локтем прямо по челюсти так, что я чуть не отлетел в сторону.