Кровоточащий город - стр. 48
Снова вернулся страх. Возникшие где-то в затылке дрожащие точки тьмы начали разрастаться, накрывать мысли, образы, ощущения. Но теперь они не имели никакого отношения к сердцу – я решил, что схожу с ума. Что-то подобное происходило с моим отцом. Может быть, теперь пришла моя очередь. Я открыл дверь трясущимися руками и забрался на кровать. Какое-то время смотрел на переплетение хлопчатобумажных нитей на наволочке, на извилины трещин на потолке, потом вытянул пальцы и попытался сосредоточить взгляд на многоугольниках клеток кожи, пятнышках и родинках, волосяных фолликулах, мягких полосках кутикул, наползающих на ногти в белых крапинках. После чего забылся поверхностным сном.
Когда я проснулся, день почти закончился. Мир погружался в безрадостный воскресный вечер. На канале Би-би-си шла программа, ведущий которой был откровенным расистом, а звонившие в студию – параноиками и психопатами. Похоже, бремя воскресного вечера давило не на меня одного. Уик-энд завершился, пришло время собрать вещи, разложить на столе карандаши – в строгом соответствии с их размером, – время выбрать галстук и рубашку и написать письма. Последнее постоянно откладывалось с учетом казавшихся бесконечными выходных, но забывать о себе не давало. Звонившие на радио выплескивали накопившийся гнев на иммигрантов, студентов, правительство. Может быть, они просто пытались отсрочить столкновение с неизбежным: признанием того неотвратимого факта, что впереди у каждого целая выматывающая рабочая неделя. Я ощущал их передававшийся радиоволнами гнев как исполненную страсти и жестокости музыку.
Слушая программу, я приготовил тост и все добавлял сахару в чай, ложку за ложкой. Набравший к ночи силу свет уличных фонарей, пробиваясь сквозь листья, трепетавшие на ветру, отбрасывал странные рыжие тени. Не включая свет в комнате, я устроился в кресле и слушал, как доносившиеся из радио голоса смешивались со звуками ночи – воем противоугонной сигнализации, шорохом проносившихся в темноте автомобилей, шагами соседа сверху, гладившего рубашки на всю неделю. Он то выходил, то возвращался к гладильной доске, слушая то же шоу, что и я; щуплые проволочные вешалки позвякивали всякий раз, когда он вешал очередную выглаженную сорочку. Потом сосед почистил зубы и, напевая тихонько, ушел в спальню. Я тоже потащился к кровати, завернулся в холодное, засаленное одеяло и спрятал голову под подушку.
На следующее утро будильник вырвал меня из сна, наполненного смутными кошмарами, коридорами с запертыми дверьми, текущими кранами и скрипящими полами. А еще там было лицо, неузнаваемое, но знакомое и постоянно ускользавшее. Я оделся в темноте и стал чистить зубы, глядя на себя в зеркало, но не выдержал и отвел глаза, испугавшись того, что можно узреть, если долго смотреть в молодое лицо, лишенное надежды. Ощущение неясной беды, не столь острое, как накануне, но более глубокое, сдавило грудь сразу же, как только я шагнул под холодный дождь, поднял воротник и направился к подземке.