Кровавый знак. Золотой Ясенько - стр. 25
– Правда? Красивая пани? Милая пани? И выглядит дивно молодо и смеётся так весело… будто никогда в жизни никого не убила…
Эти слова, которые у него невольно выскользнули, Репешко жадно подхватил, задрожал и не мог воздержаться от выкрика:
– Как это? Убила?
Но каштелянич уже владел собой; мрачный взгляд он обратил на вопрошающего.
– Кто тебе это сказал? Где ты это слышал? Молчи! Слышишь! Молчи! Или… Я этого не говорил, это ложь. Забудь о том, это моё безумие… а если отважишься когда-нибудь…
Рюмку, которую держал в руке, каштелянич раздавил всмятку, бросил остатки на стол и молча поглядел на Репешко, который, дрожа как лист, рта уже не смел открыть. Потом налил себе бокал вина, выпил залпом и сказал:
– Покупаешь или нет? Покажу тебе, что у меня есть для продажи. Пойдем… Продам дёшево, только с условием, чтобы никогда не было переподано в Мелштынцах. Возмёшь, за что захочешь.
– Но я… я не купец.
– Посмотри, отдам за бесценок, потому что должен отсюда уйти… должен! Я уже достаточно намучился и не жду ничего…
Сказав это, Иво открыл дверь.
– Пойдём, – сказал он.
Репешко очень неохотно пошёл за своим проводником, но его поддерживала надежда, что позже попадёт прямо в свою бричку и сможет сбежать домой, чего очень сильно желал. Его страх рос, а всё более хмурый облик каштелянича ничего хорошего не предвещал. Через дебри выбрались на двор, территорию которого Иво сразу показал Репешке. Кроме жилого крыла замка, которое, точно оторванное от целого, стояло на руинах, везде кучками устилающих двор, ничего там не осталось от старой постройки. Иво заверил, что в целости сохранились только дивно сухие, светлые и прекрасные подземелья, погреба и сводчатые склады, но идти в них Репешко не настаивал. Традиция, еще с фирлеевских времён сохраняющаяся в околице, считала, что где-то в этих подземельях, за замурованной железной дверью сохранилась значительная часть сокровищ могущественной семьи; но, несмотря на многократные поиски, до сих пор ничего не открыли. В случае продажи каштелянич собственность этих сокровищ оставил за собой, только третью часть жертвуя тому, который бы открыл вход.
Репешко, поглядывая на кучи кирпичей и камня, как-то недоверчиво усмехался. Ему на ум приходил рассказ старого ксендза от открытом сундуке под пнём алтаря у Св. Михала в Люблине.
Хотя жадный, на этого рода удочку уважаемый пан Никодим поймать бы не дал себя, жизнь отучила его от грёз. Обойдя главный двор, потом пройдя около остатка стен, заглянув в круглую башню, господствующую над окрестностями, вид с которых был обворажительный, что что мало, однако, говорило душе, а ещё меньше карману Репешки, – спустились с валов, заросших деревьями, в прилегающие сады, равно запущенные, как весь замок. Деревья в них были великолепные, следы улиц, некогда стриженные шпалеры, а теперь буйно разросшиеся, прудик, тростник, аир, сорняки и плесень которого стали болотом, террасы, уничтоженные беседки, поломанные каменные лестницы и украшающие их вазоны, – представляли грустный вид. Пасмурный каштелянич ходил среди этой руины, порой только улыбка кривила его губы.