Кровавый знак. Золотой Ясенько - стр. 10

– Я хотел бы иметь счастье, – отозвался Репешко, – увидеться с паном дома.

Служащий усмехнулся, слегка пожимая плечами.

– С кем имею честь?

– Никодим Репешко, ваш сосед из Студенницы, с уважением и немного с делом.

– Гм! Гм! – сказал старик, крутя головой, и достал толстые серебряные часы, которые имел у пояса за контушем, внимательно посмотрел на них, а потом снова начал размышлять.

– Одиннадцать часов, – сказал он, – без нескольких минут. Не знаю! Не знаю! Однако же пойду, объявлю и спрошу, а вы соизвольте тем временем в зале задержаться и отдохнуть.

Говоря это, он отворил ему дверь в обширную комнату, пустую, тихую, но очень великолепную.

Была она вся убрана деревянной обивкой, лакированной белым с золотом, только над дверями украшена старой живописью. Над одними из них, входя, увидел пан Никодим эмблемы человеческой бренности с надписью: Mors ultima linea rerum. На стене напротив двух больших венецианских зеркал было два особенных изображения, таких же невесёлых, как над дверями. Они представляли мужчину в доспехах, лежащего на смертном одре, обставленном свечами с девизом вверху: Credo videre bona in terra vicentium; и женщину, также в гробу почивающую, а под ней на ленте: Miserere dei Deus secundum magnan misericordiam Tuam.

Посередине между двумя этими надгробными портретами, которые было бы более подходящим повесить в катакомбах, чем в салоне, была картина в чёрной раме, представляющая молодую пани или панну в чёрных одеждах, с розой в руке. Её лицо чрезвычайной красоты художник написал очень талантливо, можно сказать, с любовью к ней. Свежесть колорита и выполнения выдавала необычного художника из школ Рубенса и Ван Дейка.

Этот портрет своей красотой и одной необычайностью обращал внимания и притягивал глаза. На красивой белой девичьей шее бежала вокруг красная полоса, узкая, как бы нарисованная кровью, которая отрезала голову. Это не было никаким украшением, ни рядом бус, ни ожерельем, но как бы следом меча… Это серьезное лицо, светлое, но грустное и гордое, приобретало прелесть таинственности от этого дивного знака, которого пан Репешко объяснить себе не мог.

Он стоял еще испуганный и задумчивый перед этой странной картиной, когда старый слуга потянул его за рукав и сказал тихим голосом:

– Ясно пан просит… ждёт.

Пан Никодим живо пошёл, но поступь ведущего старичка, привыкшего к неспешной, внимательной, тихой ходьбе по этим молчаливым, опустевшим комнатам, вынудила его замедлить шаг. Что-то в этом заколдованном замке, величественно спящем, склоняло к тишине и уважению места, как в костёле. Нужно было идти осторожно, не производя шума, к которому эти стены не привыкли.