Крохотная вечность - стр. 3

День не задался с самого начала, с того, как лев покинул их семью, стерся из пространства. Определенно, все началось тогда, когда папа перестал приходить домой по вечерам, не объявлялся за завтраками и больше не успокаивал по ночам, когда в кровать Дани проникали щупальца кошмаров, захватывая его сны. Это произошло тогда, когда мир потерял краски, мама улыбки, а Даня спокойствие. Тогда, когда замолчали динозавры, обидевшись на Даню, словно Даня сам и потерял папу, как цветастый попрыгунчик в заросшем кустарником саду или как ярко-красную машинку в центре щенячьей стаи.

День не задался целую вечность назад, тогда, когда гордый лев, рыкнув напоследок, исписал ровными буквами мятый листок бумаги и, хлопнув дверью, ушел в другое измерение, в пространство, которое не включало в себя ни Дани, ни его мамы, ни их общей бабушки, ни даже Бо-а. Лев махнул рыжей гривой и забрал с собой все краски, забрал слова динозавров и радость мамы. Он ушел, оставив один единственный след – записку. Мятый клочок бумаги с ровным забором букв. Тот клочок, который мама отдала волшебному ящику под раковиной. Тот клочок, который Дане выдал пакет с картофельными очистками и мокрыми чайными мешочками. Тот клочок, который сейчас разглядывала стая щенков, столпившись в углу комнаты.

– Что у вас здесь происходит? – добрый голос воспитательницы оплел всех волшебным облаком, заставляя щенков разбежаться, делая вид, что ничего интересного не случилось.

Мягко переставляя пухленькие ножки, выглядывающие из-под длинной черной юбки, воспитательница короткими шажочками дошла до желтоволосой девочки, которая тут же перестала скалить пасть и брызгать слюной, претворяясь самой обычной девочкой лет шести. Потряхивая желтыми кудрями, выпущенными из красных бантов, девочка широко улыбалась воспитательнице, строя невинные глазки, которые вмиг стали голубыми и такими по-детски прекрасными. И никто, никто бы во всем мире не смог сказать, что лишь пару мгновений назад эта девочка была злым щенком, предводительницей стаи, опасной альфой.

Никто, кроме Дани.

Даня хотел бы рассказать воспитательнице, такой теплой и пахнущей молоком, обнимающей всех без исключений своими большими черными крыльями, прижимающей к своей белой груди, в которой успокоительно стучало нежное сердце. Даня хотел кричать, что девочка обманывает, что она самый настоящий оборотень, злой щенок, который может навредить доброй воспитательнице.

Он хотел бы, но не мог. Он лишь вздрогнул, когда воспитательница подошла слишком близко к девочке-щенку. Он лишь зажмурился, впиваясь пальцами в деревянное сидение стула, на котором застывал пять раз в неделю, чтобы не видеть, как щенок нападает на воспитательницу, как кусает и раздирает в клочья, как от тепла этой женщины не остается ничего, а в воздухе под дикий вой стаи кружат черно-белые перья.