Кривоколенный переулок, или Моя счастливая юность - стр. 5
А пока на стол бабушка внесла блюдо с телятиной, салат с редькой, рубленые яблоки и еще что-то. Как это все она достала, изумлялся я. Да не один. Гости ахали, ахали, говорили, что уж забыли про праздник.
– Да что праздник, – сказала мама. – Мы все потихоньку забываем. Давайте помянем Яшу.
Тут все загалдели и начали говорить, что рано и еще раз рано поминать. Не все, мол, потеряно.
Я ничего не говорил. Как-то звучало не очень искренне. Хотя уж яснее ясного – четыре года нет известий, кроме одного извещения: «Пропал без вести».
Сразу возник спор. Папины сестры укоряли маму, что она-де папу от фронта не удержала. Но кто-то сказал, что все правильно, родину защищать нужно.
– Да кого защищать-то, – вдруг выступила наша тетя Полина. – Этого усатого, что ли?
Тут за столом произошло полное онемение всех присутствующих. Через какое-то время говорить начали. В смысле – речь вернулась. Но нет, дебаты не закончились.
– Ишь ты, Соня, считаешь, что нужно было защищать. Кого? Партию, что ли? То-то тебя в тридцать седьмом вместе с Зямой вышибли из этой партии. Слава богу, не посадили.
Полина разошлась, и остановить ее уже не было возможности. Пока все мои тетки просто не заставили ее молчать.
Далее обед прошел уж точно в похоронном молчании. При таком же молчании папина мама, моя вторая бабушка, прочла молитву за всех за нас – так объяснила мне мама.
Мы тепло попрощались. И все дружно набросились на Полину. На ее несдержанность.
– Дай бог, чтобы все обошлось, – приговаривала бабушка.
– Ну что вы, ей-богу, ведь все свои были, – защищалась Полина[6].
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – бормотала моя бабушка, подкладывая мне все новые вкусности этого необычного застолья.
Так подошел к концу праздничный и крайне печальный для многих 1945 год. У нас с мамой сразу началась черная полоса. Она, конечно, бывает у всех. И каждая семья считает, что уж у них – беда так беда! А у других – да что там, так, одно баловство.
У нас умерла моя бабушка, быстро и незаметно, – воспаление легких.
И вот – арестована Полина. Был суд. И присудил суд наш, социалистический, значит, справедливый, наказание в виде восьми лет лишения свободы. Как выяснилось, по доносу[7]. Не буду в этом копаться, еще живы внуки-правнуки. Зачем нести им этот результат мерзости.
В общем, в доме – паника. Тихая. А страх какой был! Он заключался в том, что при осуждении могли близких родственников:
1) выселить из квартиры;
2) уволить с работы;
3) выселить из Москвы в административном порядке.
И еще много чего плохого могло сделать государство семейству явных врагов. Хотя Полина врагом не была. Она была правдолюб и четко объясняла на коммунальной кухне свое удивление. Почему при царе подсолнечное масло было всегда. Равно и керосин для керосинок. А при полной власти рабочих, крестьян и немного интеллигенции над заводами и фабриками ничего совершенно купить нельзя. Ни подсолнечного, ни сарделек баварских, ни сыра бри, например. Конечно, вы ж понимаете, как все это приходилось выслушивать на общей кухне.