Красота - стр. 4

Отрубленные головы носили по церквям и домам, как доказательство победы. Кровавые горячие черепа с выдавленными глазами и сломанными челюстями привязывались к ослиным хвостам, а толпа – старики, дети и каждый, кто мог видеть и слышать, ходить или хромать, – бежала наперегонки, чтобы посмотреть в остекленевшие, полные смертельного ужаса глаза трупов северян, чтобы выругаться, чтобы пнуть, чтобы плюнуть в них под громкий одобрительный смех.

Войдя во вкус и мстя за пережитые страхи, унижения и страдания, все, что испытывали с того момента, как крестоносцы вошли в город, граждане столицы православного мира, пьяные от быстрой головокружительной победы, свергли и жалкого подхалима, ставленника крестоносцев, заискивающего перед ними – лживого, трусливого и слабого неудачника – императора Алексея IV Ангела. Они заперли его вместе со слепым сумасшедшим отцом его Исааком II Ангелом в темнице царской палаты Влахерон.

И тогда, не привыкшие к вкусу свободы, которую никто теперь не ограничивал, никем не управляемые, ромеи испугались самих себя. Страшась ответственности, которую несет отсутствие власти, которую прежде презирали и которую научились подкупать, но привыкли и слушать, они начали размышлять, кому передать престол. Имя Мурзуфула вырвалось из массы почти случайно – благородная кровь, настоящий ромей, зять императора, боевой генерал. Толпа выкрикнула имя нового правителя и, показывая свою страстную любовь к нему, завернула в пурпур, подняла на щит, вручила ему знамена, запрягла его коня в золотую упряжь, поднесла скипетр и корону и отнесла на руках в собор Святой Софии, хотя в любой миг была готова и разорвать и его, если вдруг какой-то голос крикнул бы, что так надо. В любой момент толпа была готова распять его и вспороть брюхо, была готова волочить по улицам и смеяться над ним громким истерическим смехом, как смеялась над его предшественником, ослепленным и несколько раз свергнутым императором Исааком II, когда он ехал, посаженный задом наперед на паршивом верблюде, одетый не в пурпур, а в ночную рубашку, беспомощный и потерянный, изгнанный из царских палат, а потом брошенный в темницу. Слепое лицо свергнутого императора Исаака, виноватого в том, что нога крестоносца ступила за священные стены Константинополя, раздражало ликовавшую толпу.

Лицо его, искаженное в гримасе, в то время как слабоумный старик, держась за верблюжий горб громко плакал, дрожа и пуская слюну, заводило глумящуюся над ним толпу. Их смешило и злило все: и то, что с его обвисших губ бедного сумасшедшего капала слюна, и бессвязные нечеловеческие звуки, которые он издавал, не понимая почему его посадили на скотину и куда его везут. Он обезумел от восьмилетнего заточения, но еще больше от краткосрочной и неожиданной свободы. В возбужденной и разгоряченной толпе можно было узнать лица тех, кто лет десять тому назад собирался перед собором Святой Софии, где нашел укрытие тогда еще не император, а просто Исаак Ангел, сумевший избежать коварных смертельных планов родственника – императора Андроника I Комнина, с нетерпением ожидавшего, когда ему принесут труп Исаака.