Красная Луна - стр. 49
Ревность временами была настолько сильная, что Олеся старалась иногда даже не надевать красивые платья и не рассказывать о своих вылазках в театр или на выставку… Она точно попадала в какое-то едкое поле, где разлилась химия… Дышать было тяжело, ноги делались свинцовыми…
Как-то Олег сидел в кресле и притянул её к себе – посадил на колено… Стал гладить, щекоча ухо мягкими губами. Она ерошила его седеющую голову, замечая первую седину, запутавшуюся в волосах пепельными нитями паутины. Внезапно она явственно услышала мамины шаги, застывшие в дверях, потом шаги стали удаляться и затихли в глубине комнаты. Эти шаги были почти неслышны… Мама не вышла из соседней комнаты, пока Олег не разжал свои объятия, но Олеся точно знала, что она прислушивается к их шёпоту… В соседней комнате было так тихо, что казалось, что там никого нет…
В их отношениях с мамой были привязанность друг к другу и одновременно Олесин бунт, пронзительная потребность во внимании и ужас перед силой этой потребности… Первый опыт подчинения власти и первый же опыт своей власти над другим человеком. Невысказанные и зло выкрикнутые обиды, после которых они обе не спали всю ночь, наблюдая, как ветки на стене сцепляются в постоянном поединке: то расходятся, открывая медовые квадраты стены, то сплетаются в нелепой борьбе, обдирая друг о друга листья… Конкуренция, страх, неизбежное сходство, когда даже их голоса постоянно путали по телефону, и яростное отрицание этой похожести, опыт «быть вместе», который она впитала с первыми каплями материнского молока, и постоянная попытка быть отдельно, отгородиться стеной, дверь в которой заперта на кодовый замок без замочной скважины… Мужчина как-то так органично встроился в их любовь дочки и матери, что их отношения медленно, но неотвратимо становились токсичными, как волшебное косметическое средство, от которого кожа сначала зудит, потом краснеет и шелушится, а затем и вовсе начинается астма – и ты глотаешь воздух, точно рыба, брошенная в садок на дно лодки, из которой вычерпали воду, накопившуюся в ней после дождя…
С её замужеством их разговоры всё чаще напоминали то, когда двое, стоя на разных платформах, увидев другого в просвете между вагонами, пытаются крикнуть что-то важное. Олег же спокойно сидел в купе, размешивал ложечкой сахар в стакане с чаем и совсем не глядел в окно на перрон. Поезд уносил его в неизвестном направлении.
Они останутся после его исчезновения по разные стороны провала, в котором серыми шпалами уложена череда дней… Теперь можно договорить то, что не успели… Но если и протянешь руки, то до другого не дотянешься всё равно, хотя и увидишь ладони, взметнувшиеся птицами тебе навстречу… Этот провал между железнодорожными платформами, в который страшно спуститься, чтобы перейти на другую сторону, ещё очень долго останется между ними… Почти до конца… Только в конце одной из жизней руки сомкнутся: «Ты мой кисёнок, я люблю тебя…»