Крамола. Столпотворение - стр. 60
Андрей вскочил, чувствуя, как трудно становится дышать, словно ночной воздух враз погорячел и обжигает грудь.
– Возьму, – сорванным голосом вымолвил он и брякнул совсем не к месту: – Я тебе платье красивое справлю, с оборками, как у мамы.
И побежал. Альбинка звала его, кричала вслед, чтобы он взял немножко цветов, но неведомая сила словно бы несла Андрея прочь, и ноги едва касались росных верхушек трав…
Он проспал зарю и тот момент, когда мужики вышли с косами, встали друг за дружкой и пошли вдоль по левой «штанине», оставляя за собой шевелящиеся ряды сваленных трав. В это время Андрею снился сон, будто они с Альбинкой бегут по осеннему проселку, а по обочинам полыхает желто-красное пламя деревьев. И дорога какая-то непривычная, похожая на зарябленный ветром речной песок, не тронутый человеческой ногой, и белая-белая. Они бегут, и Андрей кричит, захлебываясь от восторга:
– Здесь мы будем жить! Жить! Жить!
– Жить! Жить! – вторила ему Альбинка без всякой радости…
Когда он открыл глаза, то сразу услышал, как за стенкой шалаша косы тоже выговаривают: жить, жить, жить… И коростели, проснувшись, надрывались от крика: жить-жить, жить-жить! Даже комары за кисейным пологом вызванивали на высокой ноте: жи-и-и-ить…
Андрей вскочил, наскоро оделся и выбежал прямо на багровое солнце, к которому шли косари. Он снял с телеги свою литовку, вскинул ее, как знамя, и понесся к мужикам.
Две сенокосилки ходили кругами по чистому месту и стрекотали, передразнивая ранних кузнечиков. На одной Андрей узнал своего отца с повязанным, как у бедуина, белым платком.
Рубахи на спинах мужиков уже взмокрели, прилипли к лопаткам. Шли они плотно, словно журавлиный косяк, и взмахи рук чем-то напоминали взмахи крыльев, потому что над густым травостоем уже зарождалось марево, раздваивая косарей. Андрей пристроился к косяку, но мужики тут, словно по команде, остановились, опершись на косы. Прямо к ним, топча и путая траву, наметом скакал Прошка Грех. Он бочком держался в седле и что-то орал, потрясая костлявой рукой. Надутая ветром рубаха, казалось, сейчас поднимет его из седла, как воздушный шар, и понесет над лугом. К старости Прошка иссох, как вяленый карась, стал прямым, туго гнущимся, но здоровья от этого лишь прибавилось. Теперь он напоминал майского жука: хоть сапогом наступай – в землю уйдет, а жив будет.
– Мужики-и-и! – кричал Прошка, тараща глаза и едва удерживая распаленную лошадь. – Карау-ул, мужики!
Косари сгрудились. Андрей бросил литовку и побежал к толпе.
– Свободненские «штанину» косят! – проорал Прошка. – С утра расчали, супостаты! Уж до «колена» вымахали!