Крамола - стр. 24

– Нам нужно написать о том, что случилось, – говорю я однажды.

Воздух пока есть, но он уже становится едким и душным, у нас осталось мало времени. Миартис говорил о трех днях, возможно, о четырех. Мне кажется, что прошло уже несколько лет.

– А кто это будет читать? – спрашивает Шелет.

– Не знаю, – говорю я, – но мы должны хоть что-то после себя оставить.

Я снова рыскаю по каютам, нахожу блокнот и ручку. Пишу, не отрывая ручку от бумаги, не делаю пропусков между словами. Где-то на середине я останавливаюсь и начинаю смеяться.

– Все в порядке, господин? – слышу я издалека голос Шелета.

Я не отвечаю. Не говорить же ему, что я упорно пишу свое послание, но совершенно не беру в расчет то, что ручка не пишет в невесомости.

– Никто за нами не прилетит, – рассуждает Зенфавор. – Или они уже прилетали, но не заметили нас. И улетели. Сообщили, что весь экипаж погиб. На Альрате мы, наверное, уже герои.

Я не хочу разочаровывать его тем, что на Альрате никто об этом даже не узнает. Пытаюсь вспомнить, какой день недели был, когда нас подбили. Не могу. Смутная надежда на то, что Великий Царь Атиарн Ракс заметит отсутствие отчета от Командующего своим средним фронтом, умирает так же быстро, как и появляется. Ничего он не заметит. Я понимаю, что ни разу не думал ни о нем, ни об Имио, ни о Раах с тех пор, как все это произошло. Мне вдруг становится невыносимо горько. Вся моя дерзость, бравада, с которой я выходил из храма Гебет после пророчеств, теперь кажется мне смехотворной. Как я мог мечтать о таких глупостях? Как я мог возомнить, что я хитрее всех? Как я мог поверить Богам, которые оказались неспособны даже предсказать мою скорую смерть в темноте?

Холод приходит незаметно, сначала кажется, что он только подкрадывается, что до его полной власти еще далеко. Но вот наступает момент, когда ты уже не можешь шевелиться, пальцы скрючены, собственное дыхание обжигает кожу. Вода давно превратилась в лед, но воздух становится чище. Периодически мы зовем друг друга. Первым перестает отвечать Миартис, потом Зенфавор, потом Прентор. Остаемся только мы с Шелетом. Мы кое-как находим друг друга в темноте и крепко держимся за руки.

– Господин, – шепчет Шелет, – у меня на Альрате осталась сестра. Обещайте, что позаботитесь о ней.

– Я обещаю, – говорю я, – но я умру раньше тебя, Шелет.

– Вы не умрете. Я видел Богов, я говорил с Богами, они сказали мне, что вы не умрете.

Странно, но в чем-то он оказывается прав. Когда я в очередной раз проваливаюсь в забытье, то, очнувшись, зову его, но он не отвечает. Наощупь нахожу его тело, уже совсем холодное, окоченевшее, безжизненное. Почему Боги до сих пор сохраняют мне жизнь? Почему эта пустая скорлупа до сих пор не промерзла насквозь и не разгерметизировалась? На это у меня нет ответов, да я и не хочу их искать. Теперь я остаюсь совсем один. Я пытаюсь вспомнить, где находился скафандр, плыву туда, несколько раз попадаю в какое-то другое помещение, соображаю плохо, перестаю ориентироваться. Наконец, я нахожу его, расстегиваю, проверяю, плотно ли закрыты вентили на баллонах, потом снимаю с себя одежду, протискиваюсь внутрь, включаю скафандр, и меня тут же ослепляет свет внутри шлема. Умом я понимаю, что индикаторы горят неярко, но сейчас для меня смотреть на них то же самое, что смотреть на солнце без темных очков. Я закрываю глаза, снова открываю, повторяю это несколько раз и наконец-то могу разглядеть индикаторы. Скафандр заряжен наполовину, это почти десять часов. Что ж, если останусь здесь, то я и столько не протяну. Я надеваю шлем, включаю герметизацию. Тепло. Чистый воздух. Я несколько минут жадно дышу, потом активирую магниты на подошвах. Наконец-то можно будет идти, а не лететь. Я включаю фонарик, он рассеивает мрак. Я вижу парящие предметы, свою собственную одежду, какие-то обломки, иду к переборке, которая загерметизировала нас, отделив от космической пустоты. Конечно, ни о каком автоматическом открытии не может идти и речи, но есть рычаг, который открывает ее в экстренных случаях. Что ж, можно считать, что экстренный случай как раз наступил. Пальцы покалывает от тепла внутри скафандра, я удивляюсь этому, мне казалось, что мои руки давно обморожены. Рычаг не поддается с первого раза, но я продолжаю дергать, пока он вдруг плавно не идет вверх. Переборка открывается, и чудовищная сила выбрасывает меня из корабля вместе со всем, что находилось внутри. Я бешено вращаюсь, вспоминаю, что нужно сгруппироваться, чтобы остановить вращение. Кое-как мне это удается. Свет. Как же здесь светло… Я вижу холодные камни Радора, вижу яркие точки звезд, и самое главное ради чего я решил умереть именно так – я вижу солнце. Оно меньше, чем на Альрате, не такое теплое, не такое манящее, но все-таки солнце. Внутри шлема летают капли, это мои слезы. Я оборачиваюсь и смотрю на останки корабля, теперь мне становится понятно, почему мы не замерзли сразу. Сохранилась вся передняя часть, рубка разбита, мы оказались где-то посередине, на второй палубе, а ниже, гораздо ниже, находится реактор. Так как он уцелел, то еще какое-то время продолжал работать и выделять тепло. Еще повезло, что он не взорвался. Или не повезло – это с какой стороны посмотреть. Я разворачиваюсь к солнцу, затемняю шлем и смотрю на него, как на Бога. Я ощущаю удивительное спокойствие. Вдруг краем глаза я замечаю какое-то движение, сначала я не особенно этим интересуюсь – скорее всего, это какой-то обломок корабля. Но движение становится назойливым, беспокоит меня. Я поворачиваю голову и вижу яркую точку, которая стремительно движется среди темноты. Это корабль. Скафандр оснащен простейшим аварийным маяком. Я включаю его, сигнал очень слабый и действует на небольшие расстояния. Я бы мог включить его сразу, как только нашел скафандр, но толку бы от этого не было. Сигнал не прошел бы сквозь оболочку корабля, так что совесть моя чиста. Через какое-то время от большой точки отделяется точка поменьше и движется в мою сторону. Странно, но Шелет был прав, и Боги были правы, когда сказали ему, что я не умру.