Крах Атласа - стр. 63
Эгоистка. Она всегда была эгоисткой.
«Женой быть не хотела, матерью становиться не собираюсь».
И снова Рэйна, как всегда не вовремя: «Ты просто неспособна любить, да?»
Юная Париса, та, которой еще не коснулась рука увядания, завопила: «Я заслуживаю права выбирать, как мне любить!» – но эта Париса, вступающая в пору старости, прошептала: «Может, и нет, может, ты права. Возможно, мне это и впрямь не под силу, я просто не знаю, как это делается».
Очень вовремя в ее мыслях появился Атлас Блэйкли со словами: «Мир – все та же обитель разочарований, какой он был до того, как я привел вас сюда».
– Атлас, – нетерпеливо повторил Далтон. – И второй физик…
– Ты про Роудс? – Париса потянулась за платьем, которое он принес. Это был простой трикотаж. Париса легко скользнула в него и обернулась, убеждая себя в том, что все по-прежнему.
Подумаешь, седой волос. За ней гонятся убийцы, объявился муж, игра по-прежнему идет, а еще ее ждет множество миров и тяготит еще больше проступков. Однажды она умрет, либо сожалея о них, либо нет. И неважно, какого цвета будут ее волосы, хотят ли ее по-прежнему трахнуть, сможет ли она понять, где и почему у нее болит. Как и всех, ее с рождения ждет конец. А еще она знала, что вожделение – временно, что жизнь скоротечна, а любовь – ловушка.
И что ее красота – проклятье.
– Да, и она вернулась, а значит, Атлас вскоре заставит ее запустить эксперимент. Возможно. – Далтон по-прежнему глядел на нее с хмурым выражением лица. – Как-то ты странно выглядишь.
Париса покачала головой.
– Все хорошо. Просто… все дело в тщеславии. – В том, что все смертны, и только-то. – Ничто не вечно. Главное…
В голове будто бы гремел племенной барабан. Что-то шептало ей, словно призрак.
«Eshgh. Жизнь моя. Беги, если надо».
«Я просто жить хочу, Нас! Дай мне жить!»
Голос был тихий, но неумолчный. Он задавал вопрос, на который она не знала ответа.
Та ли это жизнь, за которой она гналась, или это очередная эскапада?
Впрочем, нет, некоторые голоса следовало задавить. Некоторые голоса не смолкнут до тех пор, пока она сама их не заткнет. Ведь если Париса стала той, кто научился сражаться за себя, кто предпочитал победу компромиссу, а силу – морали, если у нее руки в крови, то это лишь потому, что так и должно быть. Так того требовал мир. Она нуждалась в защите, давать которую никто не спешил. Вся надежда была на себя, пока мир продолжал таращиться на ее грудь и в то же время ни во что не ставил ее саму. Этот мир с радостью говорил ей, чего она стоит, а чего нет.
Так что же еще имело значение в этом мире? Только то, что она в нем самый опасный человек.