Размер шрифта

Козел отпущения - стр. 5

На первый взгляд может показаться, что текст Гийома де Машо уязвим перед современным скептицизмом по отношению к историческим текстам. Однако, немного поразмыслив, даже сегодняшние читатели сквозь всю неправдоподобность повествования выделят реальные события. Они не поверят ни в небесные знамения, ни в обвинения против евреев, но и не отнесутся ко всем невероятным темам одинаково; они не поставят их на одну доску. Гийом ничего не выдумывал. Конечно, он человек легковерный и отражает истерическое общественное мнение. Но от этого не делаются менее реальны описанные Гийомом бесчисленные смерти, вызванные, видимо, знаменитой Черной чумой, которая опустошала север Франции в 1349 и 1350 годах. Столь же реально и избиение евреев, оправданное в глазах смертоубийственных толп слухами об отравлении воды, которые циркулировали чуть ли не повсеместно. Всеобщий ужас перед болезнью придавал этим слухам вес достаточный, чтобы развязать резню.

Вот место из «Суда короля Наваррского», где говорится о евреях:

Затем явилась лживая,

Коварная, отреченная,

Гнусная Иудея,

Злая, неверная,

Которая ненавидит добро и любит всякое зло.

Много у ней и золота, и серебра,

И столько денег посулила она христианам,

Что колодцы, реки и источники,

Которые были чистыми и здоровыми,

Оказались во многих местах отравлены.

От этого многие лишились жизни,

Ибо многие пользовались этими источниками,

И оттого умерли внезапно.

Таковых был миллион,

Которые умерли оттого в деревне и в городе.

Вот так случилась

Эта погибельная беда.

Но Тот, кто царит высоко и видит далеко,

Кто всем управляет и все предвидит,

Не возжелал сокрыть эту измену и разоблачил ее.

И возвестил о ней столь широко,

Что они лишились и жизни и имущества,

Ибо все евреи были уничтожены:

Одни повешены, другие сварены,

Другие утоплены, другим отрубили

Голову топором или мечом,

И многие христиане заодно с ними

Постыдно погибли[1].

Средневековые сообщества до того боялись чумы, что их пугало даже само ее имя; они старались как можно дольше его не произносить и даже не принимать необходимых мер, чем усугубляли пагубность эпидемии. Они были до того беспомощны, что признать правду означало для них не столько противостать беде, сколько подвергнуться ее разлагающему действию, отказаться даже от видимости нормальной жизни. Все население охотно поддавалось этому ослеплению. Отчаянное желание отрицать очевидность благоприятствовало охоте на «козлов отпущения»[2].

В «Животных, заболевших чумою» Лафонтен замечательно передает это чуть ли не религиозное нежелание выговорить ужасное слово, то есть высвободить пагубную мощь болезни внутри общины:

Страница 5

На следующую страницу