Ковен тысячи костей - стр. 3

– Если Эхоидун там… – произнес Джефферсон, не заметив, как открылись желтые глаза по ту сторону тюремной решетки. – Если легенды о царице ведьм правдивы… Мы убьем ее и положим конец существованию магии. Наша охота скоро закончится, Дарий, и Орден исполнит своё предназначение.

Зима была моим любимым временем года. Свет, задушенный угрюмыми серыми тучами, полностью затухал уже к пяти часам вечера. Короткий день и долгая ночь – природа умирала мучительно, чтобы вскоре вновь возродиться. Однако в такой смерти таилась своеобразная прелесть: промерзлая земля побелела от снега, и Зеленые горы напоминали спины гигантских полярных медведей, погруженных в сон. Леса тоже прихорошились под тонким слоем инея: он сверкал на верхушках кленов, напоминая йольские украшения из горного хрусталя, которыми ведьмы традиционно украшали деревья накануне зимнего солнцестояния. С первого дня декабря повсюду пахло праздником: дома – какао со взбитыми сливками, цукатами и ромовым кексом, а в лесу – душистыми еловыми ветками и бузиной.

Вместо того чтобы прятаться от холода, как другие маленькие городишки, Берлингтон оживал, раскрывая объятия туристам: ярмарочные лавки с деревянными побрякушками за считаные минуты выворачивали их кошельки, а под навесом, спасающим от снегопада, готовили вкуснейшие вафли с беконом. В это время озеро Шамплейн напоминало зеркало – безупречно гладкое и расписанное терпким, как ментол, морозом. Каждое утро берег осаждали рыбаки, а по кромке на санях катались дети. Середина озера же всегда оставалась подвижной, точно жидкий центр у шоколадного фондана: Шамплейн, глубокий и преисполненный магии, никогда не замерзал целиком.

Поистине прекрасная зима – самая спокойная и счастливая из всех прожитых мною зим. Однако, будучи Верховной ведьмой, я не могла насладиться ею в полной мере. Особенно сейчас, когда болталась над землей вверх тормашками и отбивалась от плотоядных фэйри Неблагого двора, пытающихся урвать кусок от моей плоти.

– Gu skin iad, – прощебетала одна из них у меня над ухом, что дословно означало: «Снимите с них кожу, пока еще не остыли».

Мир кружился перед глазами, как кружилась и я, раскачиваясь на ветке орешника, связанная по рукам и ногам. Мягкие, но тугие веревки были сплетены из сырого мха. Они обвивали все тело, пережимая рот и горло так, что в груди пекло от нехватки воздуха. Постоянная качка заставляла желудок кувыркаться, и я постаралась сосредоточить взгляд хоть на чем-нибудь неподвижном, чтобы не потерять сознание.

В небе кричала полумертвая пещерная сова, а в нескольких метрах от нас простаивал накрытый стол. Сервировка из латунной посуды, скатерть из падуба, местные лакомства из зимних ягод и соленых грибов. Все выглядело так аппетитно, что во рту копилось слюна, но откуси хоть кусочек – подавишься желчной пеной от яда. Зато в деревянных кубках, увитых коваными виноградными лозами, плескался вполне съедобный пряный нектар. Темно-красный, как выдержанное вино, но мерцающий, как разлитое северное сияние. На вкус – мед и арахисовое масло! В нектаре фэйри можно было увидеть отражение своих грез и самых сокровенных желаний, а одним глотком разом утолить и голод, и жажду. Дальше дело оставалось за малым: дурман быстро вытеснял все заботы и мысли, делал тебя пьяным, послушным и глупым. Одна капля на язык – и ты уже никуда не хотел уходить. А фэйри тем временем подливали тебе еще и еще… Но руководствовались вовсе не гостеприимством, нет, а голодом: как иначе усмирить добычу и заставить не дергаться, пока будешь разделывать ее по частям? Именно поэтому железное правило мира фэйри гласило: «Никогда ничего не ешь на их пиру!»