Коварное бронзовое тщеславие - стр. 21

Любопытный момент: Релвей назвал их отбросами, а потом уточнил, что я с ними – одного поля ягоды. Я это запомню.

– Престон уже поет, шеф, – подал голос один из мощных парней Релвея. – Их с Мьюриэт наняли следить за этим парнем, чтобы узнать, куда он отправится и с кем будет говорить.

– Имена?

– Порочная Мин.

«А?» – читалось в глазах Релвея.

– Кто?

– Еще одно не знакомое мне имя, – заметил я.

– Марти? – Релвей обеими руками поманил стражника к себе.

– Престон говорит, женщина средних лет, очень крупная, в роду были гиганты, зубы как у пираньи, которая не научилась их чистить, дыхание под стать мордахе, скверный характер. И плохое чувство стиля. Говорит, ему очень жаль, но он был так напуган, что не рассмотрел ее как следует. Говорит, Мьюриэт расскажет больше, когда мы ее поймаем.

– Как будто это когда-нибудь произойдет, – фыркнул Релвей. – Ладно. Надерите ему задницу. Пока нам не в чем его обвинить, потому что тупость – еще не преступление, но мы можем задержать его по подозрению, или с целью защиты, или еще зачем-нибудь.

Маленький уродец смерил меня оценивающим взглядом, словно считал, что мне самое место в камере рядом с Уомблом. И, возможно, всерьез обдумывал эту мысль, хотя бы потому, что над «вольными стрелками» нет адекватного государственного контроля. Затем сказал:

– Итак, Гаррет, вы считаете, что существует связь между тем, что вы хотите сообщить мне, и фактом, что некие интеллектуальные родственнички сели вам на хвост?

– Возможно. Но не знаю, в чем причина.

Хрена лысого я не знал, учитывая мою связь с Альгардами. Мне доставалась не только любовь Страфы. Вместе с ней я получал все причитающееся семейству с Холма – или по крайней мере край их пыльного облака.

Стражники забрали Престона в его новый номер. Более гостеприимный начальник Релвей отвел меня в свою личную квартиру, также служившую его рабочим местом. Прежде чем он добился своего нынешнего положения, здесь располагались две тюремные камеры. Релвей убрал несколько решеток и запер дверь одной из камер. Уединением тут и не пахло, хотя поблизости никого не было.

Я чувствовал себя неуютно, хотя неоднократно бывал у Релвея. Тот осознавал мой дискомфорт и наслаждался им. Однако удержался от искушения предложить представить себе, каково жить здесь на постоянной основе.

Дил Релвей знает, что кроме него ни один человек в мире не является достаточно честным и надежным, чтобы не заслуживать тюремной камеры. Дил Релвей – единственный столп идеальной непогрешимой добродетели.

Я преувеличиваю, но не слишком.

Его терпение, терпимость и самоконтроль позволяли предположить, что он что-то задумал. И считал, что я могу помочь. Однако Релвей не стал сразу ничего объяснять. Он медлил.