Космический маразм - стр. 11

Если вдуматься, чтение – один из самых бестолковых способов усвоения информации. Вот появилась у одного человека новая идея. Он захотел поделиться с другими. Что он делает? Берет примитивное орудие письма и царапает на бумаге каракули, которые имеют некоторое отношение к его идее, преодолевая при этом эссенциальный тремор, дисграфию, отсутствие воображения, поверхностное знание языка или просто патологическое косноязычие. Написание книги может занять годы. Другой человек, желающий воспользоваться сохранённой идеей, идёт в библиотеку, ищет книгу, открывает, читает в течение нескольких дней и пытается переварить многостраничную тарабарщину, несмотря на его, в свою очередь, отслоение сетчатки, аллергию на бумажную пыль, дислексию, опять-таки отсутствие воображения, слабую эрудицию и врождённую безграмотность. И в результате в его мозгу, возможно, зарождается идея, которая, с некоторой вероятностью, имеет отношение к первоначальной. На радостях он пишет свою книгу и пошло-поехало.

И почему, спрашивается, просто не хранить идею в чистом виде, в баночке на кухне, и не вкладывать её в голову готовой по мере необходимости, не тратя своё и чужое время, электроэнергию на освещение и трудновоспроизводимые природные ресурсы на производство бумаги?

Проснулся я рано. Постель была залита тёплым светом из окна. В шкафах поблёскивали корешки книг. Выключенный компьютер обиженно молчал, и с ним был солидарен потухший телевизор. На стене тикали часы, показывая, что мне остался ещё целый день подготовки к экзамену, а за окном щебетали птицы.

Я потянулся, ощущая приятный хруст косточек, повалялся ещё минут пять, потом встал. Сходил в туалет, почистил зубы, помахал для проформы руками, вяло изображая зарядку, соорудил несолёную яичницу с использованием засохшей сосиски и дряблой луковицы и не без удовольствия съел.

Вернувшись в комнату, я набросал новый список из двух пунктов:

1. Учиться.

2. Соль.

Затем подошёл к окну.

На улице всё было наполнено предчувствием жары. Вдали, в лёгкой утренней дымке, возвышалось здание университета. Чуть ближе, между зелёных холмов, покрытых разросшимся кустарником, причудливо вилась Сетунь. Деревья испускали из ветвей в небо невидимые позывные. А совсем рядом, за забором из толстых металлических прутьев, белело старое пятиэтажное здание, известное мне под названием «восемнадцатый интернат».

Казалось бы, обычный ветхий дом, построенный по типовому проекту, как и многие школы в Москве, покрашенный белой краской, облупившийся и подмазанный ещё раз, вызывал у меня страх. Должно быть, сказывались детские воспоминания. Играя с дворовыми ребятами в войну, мы обходили этот дом стороной, а на вопросы о нём мне навевающим ужас шёпотом рассказывали, что в интернат свозят со всей страны умных детей и ставят над ними опыты. Говорили, что многие сходят с ума или даже умирают, и что призраки мёртвых учеников бродят ночью по коридорам здания и пугают новичков.