Космическая трилогия - стр. 74
Тут крики Уэстона перед самой мордой спящего возымели ожидаемый эффект. Хросс открыл глаза и недоуменно уставился на человека. Затем, осознав свою провинность, медленно встал, почтительно поклонился Уарсе и заковылял прочь. Бусы так и свисали у него с одного уха. Уэстон, разинув рот, глядел вслед уходящему хросса, пока тот не исчез в зарослях травы.
Наконец Уарса нарушил молчание:
– Хватит веселья. Пора услышать правдивые ответы. Что-то не так в твоей голове, хнау с Тулкандры. В ней слишком много крови. Фирикитекила, ты здесь?
– Здесь, Уарса! – выскочил пфифльтригг.
– У тебя в бочках есть вода, в которую пущен холод?
– Да, Уарса!
– Тогда отведите плотного хнау в гостевой дом и омойте ему голову холодной водой. Много раз. А потом верните сюда. А я тем временем позабочусь о мертвых хросса.
Уэстон не совсем понял, о чем речь, – он все еще пытался разобрать, откуда звучит голос. Однако когда хросса подхватили его и поволокли прочь, он испуганно заорал. Рэнсом был бы рад его успокоить – увы, Уэстон ничего не услышал бы. Он истошно визжал, путая английские и малакандрийские слова. Последним донесся вопль:
– Вы платить! Ба-бах! Рэнсом, ради бога, умоляю! Рэнсом, Рэнсом!..
Когда воцарилась тишина, Уарса заговорил:
– А теперь почтим моих мертвых хнау.
Десяток хросса шагнули к носилкам, опустили головы и, повинуясь невидимому знаку, запели.
При знакомстве с новым видом искусства рано или поздно наступает момент, когда завеса тайны над ним приподнимается, и тебе удается одним глазом заглянуть внутрь, уловить самую его суть – и испытать при этом невиданный восторг, который не повторяется, даже если станешь искушенным экспертом. Вот и Рэнсом в эти минуты понял малакандрийскую поэзию. Он впервые осознал, что ритм ее строится на ином токе крови, на другом биении сердца и душевном пыле. Лишь узнав этот загадочный народ ближе, проникнувшись к нему любовью, он понемногу начал слышать их ушами. С первыми же тактами гортанной песни Рэнсома окружили гигантские глыбы, несущиеся на немыслимой скорости, танцующие великаны, вечная скорбь и вечное утешение, нечто неведомое – и все же невероятно близкое. Перед ним словно бы отворились небесные врата.
– Отпусти, – пели хросса. – Отпусти, уходи, растворись. Отпусти свое тело, освободи его, урони, как камень роняют в воду. Пусть уходит на дно, исчезает. Пусть покоится там, под покровом воды, где ничто не мешает, ведь она цельна и едина. Отправь его в путь, которому нет конца. Пусть уйдет – и из него вырастет новый хнау. Новая жизнь, новое начало. А ты, пестрый мир, открывайся безбрежный, бескрайний. Ты лучше и чище, чем первый, ты слабый и тусклый. Когда в мире есть жар, в нем рождается жизнь, но лишь бледная, темная, немощная. Мы видим ее детей, что растут вдали от солнца в печали. В небесах же родились другие миры, в них высокие травы, светлопрядные леса и ланиты цветов. Первый темный, второй яркий. Один рожден миром, второй рожден солнцем.