Размер шрифта

Кошмар в кабинете химии - стр. 1

Серия «Самая страшная детская книга»

В последний учебный день перед весенними каникулами мы надеялись, что Михал Саныч – наш химик и классный руководитель – отпустит нас пораньше. И он отпустил. Но не по доброте душевной, а потому что Нинка хлопнулась в обморок.

Она всегда была тощей как щепка, ни одной выпуклости на теле, на месте живота – впадина, только нос клином топорщился посередине лица. Никому она не нравилась: закладывала нас направо и налево, девчонки ее даже побить хотели, но я их отговорила. Не струсила, нет, просто Нинка бы снова наябедничала, и ничего бы они не добились. Да и жаль ее стало.

Так вот, шел урок химии. Ну как шел – тянулся жвачкой, от асфальта к подошве. Михал Саныч объяснял нам задание на каникулы, а я чертила на полях «косичку». В лампе над головой бился то ли мотылек, то ли муха, тихо постукивая о плафон крыльями. «Косичка» уже дотянулась до последней клетки, когда раздался жуткий грохот.

Я даже не сразу поняла, что случилось, – вынырнула из полусна и завертела головой – что? как? А потом увидела руку в проходе между партами – тонкую, кожа и кости. И кляксу черных Нинкиных волос. Никто не бросился ей на помощь, зато Таня-Танк завопила, прижав ладони к щекам. И этот крик испугал еще сильнее: она шла на золотую медаль, и нервы у нее были совершенно железные.

Зато Михал Саныч мгновенно сориентировался, рухнул на колени рядом с Нинкой и стал щупать ее шею. Он в целом походил на шкаф или скорее даже на комод – приземистый, на толстых коротких ногах, к тому же носил длинный пиджак, из-за которого казался еще более непропорциональным. Так вот, он нащупал у Нинки пульс и отправил Таню-Танк за помощью в медпункт, чтобы та перестала вопить. Потом осторожно похлопал Нинку по впалым щекам. Лицо у нее было белее молока, и тогда я впервые подумала: а что, если она прямо сейчас, прямо здесь умрет? Кони двинет, как сказал бы Серый. Белые тапочки примерит.

Мне сразу представилось кладбище и как мы, все двадцать человек, стоим у раскопанной ямы: девочки в черных платьях, мальчики держат черные зонты, и седой пастор читает прощальную речь. По крайней мере, именно так всегда происходило в моих любимых сериалах. А потом мы плачем навзрыд и виним себя в смерти Нинки. Пусть она ябедничала, пусть ни с кем не дружила, но ведь она ЧЕЛОВЕК, и мы должны были ей помочь. А что, если и вправду кого-то из нас обвинят? Что, если найдут ее дневник и выяснится: это мы, мы все виноваты? Такое я тоже видела в сериале, и мне бы страх как не хотелось оказаться убийцей.

Все эти мысли варились и закипали в моей голове, пока голова Нинки на тонкой шейке моталась из стороны в сторону от пощечин Михал Саныча. От нее прямо-таки веяло могильным холодом. Конечно, мы не любили ее, презирали, а порой и ненавидели, но представить, что Нинка больше не посмотрит на нас, не наябедничает… Ох, что будет!

А ее родители? Я их видела на собрании, когда Михал Саныч разрешил мне присутствовать, как взрослой. От Нинки пришли и мама, и папа. У мамы было опухшее лицо, будто она долго плакала, красные глаза, и она беспрестанно терла кончик носа, отчего тот тоже покраснел. Папа смотрел исподлобья, мрачно, как какой-нибудь коршун. Он скрестил руки на груди, а под конец собрания совсем низко опустил голову и захрапел. Нинкина мама толкнула его в бок, на что он немедленно, не открывая глаз, выдал ей затрещину. Остальные родители промолчали, но чувствовалось, как им неловко.

Нинкиной маме тоже стало неловко, она сжалась и захлюпала красным носом. С собрания они, тем не менее, ушли под ручку и слегка покачиваясь, будто под неслышную музыку. Я подумала, что у них, наверное, какие-то неприятности.

– Одна у них неприятность, – вздохнула моя мама, когда по дороге домой я спросила, что она думает о Нинкиных родителях. – Водка называется.

Мне тогда стало до смерти жаль Нинку, но на следующий день она снова заложила нас, когда мы списывали домашку в туалете, и жалость прошла.

Страница 1

На следующую страницу