Кортик капитана Нелидова - стр. 41

Начало Великой войны мне припомнилось, как ускоренный показ кадров кинохроники, когда смотришь его один, сидя в тёмном зале.

Тогда я, несмотря на положение молодожёна, быстренько самоопределился. Точнее, вольноопределился в один из кавалерийских полков. Лариса всецело одобрила мой выбор. Лишь в отдельные минуты в её фиалковых очах мелькало некое подобие если не укора, то тоски или страха. Я-то считал это нормальным. Кто не трепещет перед будущим в самом начале большой войны? Так, осенью 1914 года я оставил молодую жену на попечение её родителей, в родовом гнезде Боршевитиновых, зная наверняка, что Юрий непременно будет крутиться неподалёку. Но именно это меня смущало меньше всего. Мой род, род Русальских, хоть и обедневший, но потомственный дворянский. А Бергеры – классические разночинцы, почти по Чернышевскому. Почти, потому что не вполне чистых кровей. Прадедушка моего Юрия – выкрест, прибывший на жительство в Тверь то ли из Житомирской, то ли из самой Бессарабской губернии. Семья Юрия, хоть и многочисленная и едва ли не самая богатая в Твери, к дворянскому сословию не относилась. Впрочем, отец Юрия имел личное дворянство, но это обстоятельство вряд ли могло удовлетворить Кирилла Львовича Боршевитинова, отца моей Ларисы. Ему ведь не так важны деньги, как древность рода, кровь, порода. Иными словами, Юрий Бергер в качестве зятя его не устраивал. А во мне старому барину нравилось всё: и аристократическая голубизна жилок на моих висках, и моё патриотического волонтёрство.

Собственно, ранняя часть моей жизни прошла в условиях патриархальных, среди людей, взгляды которых в революционные времена назвали бы крайне правыми. Однако взгляды на жизнь старших родственников были восприняты мною лишь отчасти, но, повторяю, барина Боршевитинова устраивало во мне всё.

Во времена нашей короткой предвоенной молодости мы были близки с Юрием, и соперничество за Ларису не умалило нашей близости. Бог знает сколько лет и зим мы были близки! Нынче юность уж начала забываться, а ведь наша переписка пресеклась совсем недавно, в конце 1916 года, когда, получив ранение в пригороде крошечного польского местечка, я попал сначала в плен, где, едва излечившись от раны, подцепил тиф.

Брошенный отступающими германцами на верную смерть, а вернее, на попечение всеблагого ангела-хранителя, который, надо заметить, оказался весьма мускулистым малым, я чудесным образом спасся.

Меня подобрала какая-то русская пехотная часть. Её командир распорядился моей судьбой наилучшим в той ситуации образом.