Корректировка 2.0 - стр. 35

Появились откуда-то примус, кастрюля, бутыль с пресной водой, лук, чеснок, разные приправы, мешочек крупы и баночка с солью, хлеб и прочая зелень-мелень и помидоры-мумидоры. А заодно – небольшой арбуз, который тут же был почикан и съеден.

Шипел примус, уха булькала в большой закопчённой кастрюле на баке нашего баркаса, придерживаемая одним из рыбаков. Солнце карабкалось к зениту. Лодки бригады ползли себе рядом, справа и слева и как только уха сварилась, пришвартовались к обоим бортам, и люди перебрались к нам.

Мы со Стасом обозначили свое участие, припасенной заранее, парой бутылок водки. Бригадир для виду построжился, мол, в море не пьют. Но потом махнул рукой. На море штиль, берег рядом, да и чего тут пить – две бутылки на столько-то рыл. Так, символически для аромата.

Уха удалась на славу. Пахучая, наваристая и нажористая! Никогда раньше такой не ел.

Уже потом, я узнал, что рыбачили мы, оказывается в заповеднике. То есть занимались откровенным браконьерством.

***

Тут, вообще, интересное дело: главный зимовальный заповедник СССР существует лишь на бумаге. Но это я понял позже, а пока Стас уговорил отца выделить нам «козлик» с шофером Резо, чтоб этим же вечером вернуться обратно в Ленкорань. Я надеялся успеть на одиннадцатичасовой поезд в Баку.

В Ленкорани делать больше нечего, хоть Стас и упрашивал остаться на недельку (я нехило башлял), но история с Мирой не выходила из головы, плюс Ева, за всё мое прибывание в Ленкорани не выходила на связь.

На обратном пути решили заглянуть на экскурсию в музей этого самого всесоюзного заповедника.

Мимо ракушечных дюн, покрытых дикобразником, мимо рыбацких поселков, спрятанных в вечной зелени сосен, олеандров и лавров, дорога лежала в заповедник.

– Директора нету, – сказал начальник охраны заповедника Саид Абдурахманов. – В командировке директор.

Мы выставили две бутылки коньяка и взгляд янычара смягчился.

– Сейчас позову Сейфуллаха.

Научный сотрудник заповедника Сейфуллах Махаметдинов, с воодушевлением глянул на коньяк и повел нас показывать свое хозяйство.

Признаться, я был несколько удивлен. Даже сказал бы – я худею дорогие товарищи. В научном музее крупнейшего заповедника стояли скелетики нескольких птиц – эндемиков, лежал грустный каспийский тюлень, траченный мышами, да висела над дверью плешивая, жалкая морда подсвинка. Ещё стояло на шкафу встревоженное чучело совки – якобы, помогает от мышей (видимо, не очень), в углу скрипучий старый диван и окопная печка.

На этом осмотр закончился. Больше смотреть было нечего, ну, разве лишь гнездо деревенской ласточки, свитое над окном в коридоре, на давно пережженных электрических пробках.