Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - стр. 3
Думаю, вы уже догадались, что у меня есть своя история про фуку́. Как бы мне хотелось объявить ее лучшей из всех известных – фуку́ниана номер один, – но не могу. Моя история не самая страшная, не самая точная, не самая жестокая и не самая красивая.
Она просто держит меня за горло и не отпускает.
Я до конца не уверен, понравилось бы Оскару такое жанровое определение – история про фуку́. Он был несгибаемым приверженцем фантастики и фэнтези, полагая, что именно в этой стилистике мы все и живем. Он бы спросил меня: что на свете фантастичнее Санто-Доминго? И невообразимее Антильских островов?
Но теперь, когда я знаю, чем все закончится, я должен задаться вопросом: что на свете больше, чем фуку́?
И последнее, ей-богу, последнее замечание, прежде чем штат Канзас отправится баиньки: когда произнесенное вслух имя Адмирала или оброненное невзначай «фуку́» вгоняет в дрожь, люди в Санто-Доминго с давних пор прибегают к проверенному средству – одному-единственному, другого не существует, – чтобы предотвратить катастрофу, не позволить беде скрутить тебя, к одной-единственной надежной защите, способной обезопасить тебя и твою семью. Разумеется, эта выручалка – слово. Просто слово (сопровождаемое обычно энергичным скрещиванием указательных пальцев).
Сафа. Нечто вроде «чур меня».
В былые времена это слово употребляли много чаще и, скажем так, шире; городская жизнь многих расслабила. Тем не менее существуют люди, вроде моего тио Мигеля, обитающего в Бронксе, который «сафит» все подряд. Старая школа, что поделаешь. «Янкиз» ошиблись в финальной подаче – сафа; угощаешь человека пассифлорой – сафа. Сафа круглые сутки – в надежде, что злой рок не успеет тебя зацепить. И сейчас, когда я пишу эти слова, я спрашиваю себя: а может, моя книга – тоже сафа? Мое очень личное контрзаклятье.
1
Один
Фанат из гетто на краю света
1974–1987 годы
Золотой век
Наш герой был мало похож на доминиканских «крутых пацанов», о которых столько разговоров вокруг, – он ни разу не убегал из дома, не западал на выпивку и в плейбоях с миллионом «классных телок» в послужном списке тоже не числился.
С женщинами парню, считай, не везло (как это не по-доминикански с его стороны), за исключением разве что единственного эпизода в самом начале его жизни.
Ему было семь тогда.
В ту благословенную раннюю пору Оскар был почти Казановой. Этаким симпатягой дошкольного возраста, что всегда норовит поцеловать девочку или прижаться к ней покрепче в соответствующем па лихой румбы. Он был среди первых, кто научился танцевать перрито, и пускался в пляс при каждом удобном случае. Потому что в то время он был (пока еще) «нормальным» доминиканским мальчиком из «типичной» доминиканской семьи, а его ужимки уличного приставалы считались чем-то совершенно естественным и одобрялись его приятелями. На вечеринках – ах, сколько их было, этих вечеринок, в славные семидесятые, до того, как манхэттенский Вашингтон-Хайтс сделался сплошь доминиканским, а Бергенлайн в Нью-Джерси застрекотал по-испански по крайней мере на протяжении ста кварталов, – так вот, подвыпивший родственник непременно подталкивал Оскара к какой-нибудь девочке, и затем гости, повизгивая от восторга, наблюдали, как дети самозабвенно крутят бедрами, ну прямо как большие.