Короли городских окраин - стр. 3
Колька, который с Саньком и Альбертом находился совсем рядом, у турника, к этому времени уже признал в изможденном человеке батю.
Устало вздохнув, отец открыл дверь и вошел в подъезд.
– Ого, какой индивид к нам пожаловал, – заметил Альберт. – Словно с того света. Кого-то он мне напоминает.
– Труп фрица, – сострил Санька, – оживший через пару лет после захоронения.
Санька хотел ввернуть еще одну колкость, она уже готова была слететь с его языка, но не успел. Не говоря ни слова, Колька сорвался с места.
Он вбежал в подъезд, быстро, через ступеньку, преодолел лестничный марш и застыл, глядя, как отец на втором этаже, у дверей их квартиры, долго и безотрывно жмет на кнопку звонка. Почему-то подойти и обнять Игоря Пантелеевича или, на худой конец, пожать руку ему Колька забоялся. Что-то чужое было в этом человеке, отстраненное и закрытое.
Дверь отворила Антонина Михайловна. Отец не сразу убрал руку с кнопки, и переливчатый звон словно перебрался в мамкины широко распахнутые глаза, запрыгал, заскакал в сини голубых зрачков и вдруг скатился сначала из одного, затем из другого глаза крупными, тяжелыми каплями.
– Игорь, живой! – охрипшим от волнения голосом прошептала мамка и бросилась мужу на шею.
Тот вздрогнул, испуганно подался назад, потом, словно опомнившись, положил руки на плечи жены и застыл в неудобной позе. Мать зарылась лицом в отвороты серого пиджака, плечи ее затряслись в беззвучном рыдании. Затем она громко и жадно вдохнула воздух, в котором будто бы топила два года безрадостной вдовьей жизни, а сейчас вынырнула из воды и с завыванием заголосила:
– Родненький мой… Ведь не чаяла живым увидеть… Любимый… – с трудом выговаривала она между всхлипами.
Дверь напротив приотворилась, и в небольшом зазоре показалась любопытная голова Анны Филипповны, одинокой соседки в летах.
Из шестой квартиры тоже выглянули на шум. Вышел однорукий дядька Егор в рубахе с подоткнутым в рейтузы пустым рукавом. Из-за его спины высунулись любопытные носы Мишаньки с Пашкой, озорных погодков дошкольного возраста.
Потеряв руку еще в начале войны, дядька Егор в сорок втором был демобилизован, вернулся домой. Когда кто-то из соседей получал похоронку, страшно мучился от того, что у него в семье все так благополучно. Он жалел овдовевших и оставшихся без сыновей женщин, стыдился того, что его жена, переживая тяготы войны за мужниной спиной, оказалась счастливее других. Не раз он подбадривал добрым словом и Колькину мать, подсовывал Наташке карамельку, неизвестно откуда взявшуюся у него в военное время.