Королева в раковине - стр. 71
Находясь всецело под влиянием философии Ницше, Фердинанд наполняет комнату его язвительными цитатами о человеческой морали, общественной солидарности, либерализме, социализме и добавляет, что ему опротивела наивная логика предыдущих столетий – восемнадцатого и девятнадцатого. Юноша эрудированный, он презрительно цитирует из трилогии Канта "Критика чистого разума", "Критика практического разума", "Критика суждения". Ему не достаточно отрицания ставших классическими суждений философии Канта, но он отрицает и нравственные теории его предшественников.
Бертель смотрит на него растерянным взглядом: ведь отец и доктор Герман пытаются вдумчиво анализировать философию Ницше, но об абсолютном разуме, господствующем над бытием и этикой, согласно Канту, они беседуют с большим уважением.
Фрида поднимается в бассейн, спускается по винтовой лестнице, и груди ее подпрыгивают, бедра пританцовывают, и тяжкие ее вздохи разносятся в воздухе. Она ходит туда и обратно, ее энергия и внимание направлены на младших детей.
– Ницше?! Ницше ненавидит евреев, – внезапно вмешивается она в беседу.
– Глупости, Фрида! – Фердинанд отмахнулся от нее.
– Я читала статью в «Берлинер Тагеблат», – настаивает она на своем.
– Критик не понимает Ницше. Невежды ошибаются в своих толкованиях его философии, – Фердинанд рыцарски бросается на защиту выдающегося, по его мнению, философа.
– "Берлинер Тагеблат" – не просто газета для массового читателя, – возражает Фрида, ибо для нее главное то, что хозяин дома вдумчиво прочитывает эту ежедневную газету, орган либерального направления в политике, и этого достаточно, чтобы газета стала для нее светочем.
Она прочитывает все рубрики – о политике, экономике, обществе, искусстве и спорте. Бертель отрывает взгляд от книги и без колебания вмешивается в спор между Фердинандом и Фридой, роняя:
– Ты ошибаешься, Фердинанд прав.
Фрида тяжело дышит:
– Лягушка, что ты понимаешь в Ницше?!
Гейнц начинает хохотать, подмигивает своей маленькой Тролии, обнимает верную экономку за плечи, чем заставляет ее таять. Это его путь улестить ее, особенно в будние дни, когда сердце особенно расположено к нему, когда он не торопится на работу, сидит в кухне, медленно тянет кофе с молоком из чашки и просматривает газету, пуская колечки дыма от сигары, словно машины хозяйской фабрики бастуют, или стрелки часов остановили свое движение.
– Гейнц, – она обычно подгоняет его, – твои дед и отец не теряли время на кухне и не залеживались в постели с книгами и газетами, они рано утром торопились на фабрику.