Король утра, королева дня - стр. 49
Какое сокровище было похоронено и забыто в комнатах для слуг! Первая была заполнена старыми потрескавшимися альбомами и рассыпающимися коробками с фотографиями: мягкие, размытые дагеротипы с изображением усатых джентльменов в кепках и шароварах, гордо стоящих рядом со своими новыми велосипедами; дам, которые в несомненно душный летний день каким-то образом выглядели аккуратными и элегантными в гофрированном шелке и тафте; опирающихся на посохи охотников в твидовых пиджаках и сапогах до колен, с размытыми пятнами у ног – гончие двигались слишком быстро, чтобы камера могла их запечатлеть; маленьких мальчиков в матросских костюмах, готовых разрыдаться; парней, небрежно засунувших руки в карманы, подпирающих загородки на скачках в Слайго. Семьи лудильщиков застенчиво позировали в дверях своих домов, угрюмые и, судя по виду, немытые; девочки в платьях для первого причастия скромно стояли перед Драмклиффским крестом. Экскурсии на лодках, теннисные партии, поездки на двухколесном экипаже по местным достопримечательностям, продуваемые всеми ветрами семейные пикники в дюнах Страндхилла, свадьбы, крещения, Пасха, Рождество – так много минувших дней, так много запечатленных, застывших мгновений. Я перебирала содержимое коробок: пыльные воспоминания оттенка сепии, похожие на засушенные в Библии цветы… а потом вдруг замерла. Фотограф запечатлел девочку лет тринадцати, стоящую у солнечных часов в утопленном саду. На их циферблате сидело… нечто. Я не могла толком разглядеть, оно явно шевельнулось в тот самый момент, когда фотограф сделал снимок, и отпечаток получился размытым, но очертания очень напоминали крошечного человечка, ростом не более фута. Подпись гласила: «Кэроли и Лесная нимфа. Сад времени, август 1881 года».
В следующей комнате блеклый свет, пробивающийся сквозь потолочное окно, отбрасывал странные, беспокойные тени на голые доски пола. Повсюду стояли сундуки, в некоторых местах штабелями до потолка. Оказалось, что они набиты старой одеждой.
Но какая там была одежда! В первом попавшемся сундуке обнаружились охотничьи шарфы из чистого шелка; белые лайковые перчатки, все еще в упаковке; пышные юбки с разрезом для езды в дамском седле; кнуты, хлысты, стеки и жокейские сапоги; красные охотничьи куртки и бриджи, обработанные кожевенным маслом и задубевшие от слипшегося талька. В следующем не было ничего, кроме шляп на все мыслимые случаи жизни, от самых скромных до самых нелепых: черные невесомые траурные вуали из брюссельского кружева; конструкции, сочетающие райских птиц с фруктами и перьями для посещения скачек на ипподроме Фейрихаус; нарядные соломенные шляпки с лентами, все еще чистыми и хрустящими от крахмала. Третий сундук хранил зонтики с бахромой, расписные китайские веера и оперные перчатки из разных пар, расшитые жемчугом; четвертый – вечерние и бальные платья, все такие свежие, как будто только вчера завершился сезон в Дублине и миссис О’Кэролан сложила их ожидать следующего. Но самое лучшее, самое прекрасное хранилось прямо под потолочным окном: свадебный наряд из шелкового кружева шантильи. Я никогда раньше не видела такого красивого платья и никогда больше не увижу. Когда стану невестой, когда выйду замуж, надену такое же – из тафты, кружева шантильи и кремовой органди. Я вытащила его из сундука и прижала к себе; в крышке не было зеркала, так что я могла лишь воображать, как выгляжу. Казалось, платье сшили для меня, все эти годы оно пряталось в старых комнатах для прислуги и ждало, пока я его разыщу. Но примерять платье я не стала. Почему-то мысль о том, что оно коснется моей обнаженной плоти, встревожила.