Кордон «Ромашкино» - стр. 13

– А откуда такая говорливость? Тоже трава с нашей стороны виновата? Так коровы у нас больше доятся, чем разговаривают.

– Сама удивляюсь. Я даже Зорьку спросила.

– Весьма любопытно. И что она?

– Сказала, будто ее стихи – это разговор со Вселенной словами любви. Что любовь понятна всем. А мало или много стихов – так это уже от вдохновения зависит. Вот…

– Невразумительный ответ.

– И я так же считаю. Но что поделаешь, принимаем как есть, доится же… Послушайте, может вам все-таки почитать стихи? Чуть-чуть…

– Потом. Обязательно.

– Правда?

Перспектива слушать Катины стихи Соловья не прельщала: не все любят поэзию. Но не согласиться было бы весьма опрометчиво: у юной поэтессы мама – ветеринар. Пришлось кивнуть. Катя расцвела и, не дав Соловью возможности передумать, открыла перед ним дверь в домашнюю лечебницу.

– Прошу!

В прихожей пахло гарью. Определенно пахло! Катя шмыгнула носом.

– Воняет, – сказал Соловей.

– А я думала, мне показалось. Подождите вот здесь, на стульчике. На нем все ждут.

Катя вошла в комнату.

Вполне рациональное действие. Ввести в дом Разбойника, даже если и знакомого, и сразу тащить его в комнаты – до этого только какая-нибудь бестолочь может додуматься.

Мама была дома. В белом халате она стояла рядом с зубоврачебным креслом…

Когда к ней повалили со своими проблемами феи, царевны и царевичи, пришлось обзавестись и этим нехарактерным для ветеринара оборудованием.

…и ковырялась в широко раскрытой пасти дракона. К счастью, одноглавого.

Почему «к счастью»? А был когда-то в пациентах и трехглавый. Между прочим, с хорошей репутацией. Так вот, его головы ссорились и обзывали друг друга так, что семья Калининых считала минуты до полного излечения грубияна. Катя тогда была совсем маленькой и как губка впитывала каждое новое слово. Если бы трехглавый задержался подольше, юная леди изъяснялась бы совсем не как леди.

Мама свою дочь не заметила. Не до того было. Дракон – рептилия немаленькая. По этой же причине Кате потребовалось время, чтобы сообразить, что к чему. Зато потом кроме «обалдеть» ничего в ее лексиконе не нашлось.

А что еще можно сказать, если основная часть чудовища нервно топталась на улице и только длинная, как пожарный рукав, шея была просунута в открытое окно. Шея заканчивалась головой, покоящейся на зубоврачебном кресле. Пасть страдальца была распахнута настежь. Из нее время от времени извергались невыносимые стоны.

– Предыдущий был помельче, – задумчиво сообщила о своих наблюдениях Катя.

– А, доченька… Извини, не заметила, как ты вошла. Подожди, пожалуйста. Я тут вот этого воробышка подлечу… – Яна Семеновна пшикнула чем-то в драконий рот, предусмотрительно отдернув руку. Клацнули зубы. Пациент взвыл. – Потерпите, голубчик. Скоро полегчает. Вы, птенчик, сами виноваты. Просил же царевич не заниматься над его хоромами высшим пилотажем. Вы, дружок, не послушали. И получили маслица на язычок.