Корабль дураков - стр. 11

– Опыт…– произнесла Застенчивая. – Опыт – это адская смесь из радостей и печалей, не знаешь, что и где преподнесет. Часто бывая одна, я научилась радоваться мелочам. Радость приносит то, что у меня уже есть, а то, чего у меня нет, не является необходимостью. Вы сказали оптимизм. Оптимизм – это когда я могу радоваться мелочам, и не нервничать из-за каждой сволочи. Я стараюсь не смотреть в свое прошлое, чтобы не огорчаться, а стараюсь увидеть в будущем оптимизм.

В это время они заметили подходящего к ним мужчину. Это был Писатель. Подойдя, он вежливо обратился: – Я, выйдя на палубу, заметил, что вы ведете увлеченную беседу. Мне стало интересно. Можно я к вам присоединюсь?

– Пожалуйста, – ответила Застенчивая.

– Благодарю, – и он сел по другую сторону Монаха. – А о чем беседа у вас с батюшкой?

– Он не батюшка, он Монах. А беседа о нравственности, об оптимизме, об опыте, о том, что я не люблю смотреть в прошлое, – поведала она.

– Очень емкая беседа. О каждом пункте можно говорить часами. Что касается прошлого, то нельзя его забывать и надо в него оглядываться, но так чтобы не сломать себе шею.

– Вот о шее я меньше всего и думаю, – засмеялась она. – А вы кто будете?

– Писатель, – скромно ответил он, – но не надо меня спрашивать о книгах, я тут недавно беседовал на эту тему с Художницей. Милая женщина, не в пример той, что подошла потом. Та, яркая личность, не скрывала своего отношения к одной из древнейших профессий.

– Неужели журналистика? – ехидно спросила Застенчивая.

– Если бы, – серьезно ответил Писатель.

– Как бы она себя не представляла, не надо ее осуждать, – подал голос Монах.

– Я и не осуждаю, но выглядеть вызывающе в столь малом пространстве. Вы бы поговорили с ней, а то ходит, срамота смотреть.

– А вы не смотрите, или делайте вид, что не замечаете. Может быть, она нарочно так выглядит, кто знает, что у нее на душе или ей все равно, что о ней подумают. Каждый сам выбирает себе образ.

– Она и не скрывала, что ей все равно.

– Вот видите. Надо понять причину, а потом делать выводы. Побеседую, – согласился Монах, – если будет возможность и ее желание. Я не сужу человека по одежде и по отдельным фразам. Извините меня, но я над ней свечку не держал, а лезь в душу, пытаясь там что-то разглядеть и исправлять, не буду. Я ей не судья. Вот вы писатель, вы должны тонко чувствовать человека, его психику, душу.

– Душа это по вашей части, – усмехнулся Писатель, но вздохнув, вымолвил. – В своей бы разобраться, свою бы описать.

– Ну, вот видите.

Писатель ничего не ответил. Он задумался о своем. Свое мнение о женщине он сказал так, к слову. Сам он давно жил своей жизнью, своей книгой, не вмешиваясь в чужую жизнь. Писатель понимал, что его ненаписанная книга так и останется ненаписанной, потому, как кроме него она никому не нужна. Раньше он пробовал писать, выкладывая свои мысли на бумагу, показывал наброски другим, даже в издательствах, но видя реакцию на прочитанное, потихоньку стал замыкаться в себе. Что в ней было не так? Он писал о жизни, в которой есть все: любовь, философия бытия, власть человеческая, культура. Но ему говорили, что о любви написаны тома и лучше чем у него, не умеющего любить. Он действительно в своей жизни никого не любил, увлекался – это было. Писатель не относился к тому типу мужчин, на которых женщины задерживают взгляд. По молодости это его беспокоило, а потом привык и как-то смирился. Тогда и начал писать. Но с формулировкой, что он не умеет любить он был не согласен, потому как никто не мог дать понятие любви признанное всеми. Любовь состояние индивидуальное. Ему говорили, что философские размышления написаны древними философами и ничего нового в человеке в его желаниях, мыслях, с развитием общества не появилось; о власти вообще лучше помолчать, не так поймут, а культура вещь индивидуальная: либо есть, либо нет.