Конторщица-2 - стр. 34
– Умерла, – улыбнулась я и добавила, – так что ты у нас теперь сиротинушка.
Горшков выпучил глаза и бессильно откинулся на подушки.
– Ручка… ручка… где же ты, ручка… – фальшиво бормоча под нос на манер песенки, я подошла к явно антикварному пузатому шкафу и распахнула его. Дохнуло спертым запахом нафталина и разложившихся сладковатых духов. Барахла там было напихано, дай боже, (пришлось перерыть кучу одежды, штосы постельного белья, какие-то батистовые тряпки, помпоны, полотняные скатерти с вензелями и монограммами), но ручки, увы, не было.
Я вернулась к английскому секретеру темного дерева, инкрустированному то ли малахитом, то ли подделкой под малахит (я склоняюсь к первому варианту), и стала заглядывать во все ящики и ящички. Там все пространство тоже было забито всевозможным хламом, начиная от затертых квитанций и пустых пузырьков от духов, заканчивая жестяными коробками с пуговицами и пухлыми альбомами в обложках из облезлого бархата.
Барахла было очень много. Поэтому я поступила просто – вытаскивала ящички и вываливала оттуда хлам прямо на пол. Минут пять таких упорных поисков, в конце концов, увенчались успехом – на пол выпал обычный школьный пенал с карандашами и ручками.
Вытащив первую попавшуюся, я швырнула ее в Горшкова:
– Пиши, тварь!
– Не буду, – заорал в ответ Горшков, дав петуха на последней ноте. – Ты мать убила и сядешь!
– Ах ты ж, сука! – взбеленилась я. Нервы мои сдали, под руку попалась какая-то увесистая книга, я схватила ее, подлетела к лежащему на кровати Горшку и принялась его лупить, куда видела.
Тот сопротивлялся, но мой гнев был столь сильным, что я лупила и лупила, не разбирая ничего.
Не знаю, если бы рука сильно не устала, я, может быть, даже убила бы его в тот момент. Остановилась только тогда, когда из носа Горшкова обильно полилась кровавая юшка.
– Пиши! – прошипела я, пытаясь отдышаться. Спина была мокрая, руки аж отваливались.
Горшков с ужасом глядел на меня, пытаясь прикрыть голову и лицо парафиновыми руками в багровых разводах.
– Пиши, я сказала! – заорала я и залепила ему оплеуху.
Его голова дернулась.
Горшков взвизгнул, схватил мятый листок и принялся торопливо писать дрожащими руками, постанывая и утирая кровавые сопли тыльной стороной ладони…
Я с отвращением отшвырнула орудие мести – книгу. Она отлетела, ударившись об стенку и упала, раскрывшись. Оттуда вывалились старые фотографии и какие-то письма, бумажки.
Пока Горшков карябал заявление о разводе, я подошла к барахлу и брезгливо поворошила носком ботинка. Фотографии были в ужасном состоянии, словно по ним прошла рота солдат в грязных сапогах. Я присмотрелась – на одном из выцветших фото, явно свадебном, в длинной пышной фате и веночке из листьев, было лицо Лидочки Горшковой, только очень-очень молодое. Рядом, нежно держа ее за руку, сидел такой же молодой, лопоухий парень.