Константин Леонтьев - стр. 79

Но здесь необходимо сделать одно чрезвычайно важное замечание: Леонтьев свой «имморализм» высказал до Ницше. Когда Леонтьев наделял Милькеева своими мыслями, Ницше учился в школе под Наубургом и переживал первые пробы пера – вел дневник, писал стихи, сочинял музыку… Скорее Ницше можно назвать «прусским Леонтьевым»! Замечательный ученый, «дедушка» американской славистики, Джордж Л. Клайн, писал о соотношении леонтьевской позиции и ницшеанства: «Леонтьев был в высшей степени оригинальным и независимым мыслителем. Его «ницшеанские» взгляды были сформулированы почти на десятилетие раньше того, как появились первые работы Ницше, и он умер до того, как слава Ницше распространилась в России»[165].

Если уж говорить о предшественниках (да и то – условных!), то обсуждать надо было бы фигуру Томаса Карлейля. Именно он в 40-х годах девятнадцатого столетия читал публичные лекции о героях и великих людях, утверждая, что великие люди, личности – смысл и соль истории. «Из всех прав самое неоспоримое – это право умного (силой ли, уговорами ли) вести дураков», – так звучит один из его известных афоризмов. Карлейль пытался натуралистически проинтерпретировать историю, трактуя общества как организмы, проходящие различные стадии развития и, в конце концов, ослабевающие, дряхлеющие и умирающие. Применительно к творчеству этого шотландского мыслителя впервые было употреблено словосочетание «героический витализм»: таким именем стали обозначать подход, объединяющий аристократизм и натурализм, согласно которому логика истории ведет к господству сильных, благородных, интеллектуально развитых, что, по сути, противоречит демократическим тенденциям[166]. Ведь «кого небо сделало рабом, того никакое парламентское голосование не в состоянии сделать свободным», – был убежден Карлейль. И уже позднее «героическими виталистами» стали называть Рихарда Вагнера, Фридриха Ницше, Бернарда Шоу. Называли так и Леонтьева[167]. Правда, Карлейль тоже был предшественником «виртуальным»: Леонтьев его работ не читал. Речь можно вести не о заимствовании, а о перекличке идей, что свидетельствует о мало замеченной тенденции позапрошлого века.

Для Леонтьева было характерно не столько теоретическое обоснование «героизма», сколько выбор «героической» жизненной стратегии для себя. «Составные части «героического» способа жизни Леонтьева несложны, – пишет один из современных исследователей творчества Константина Николаевича, Д. М. Володихин, – огромное честолюбие, отвага, верное служение государю и отечеству, покорение женских сердец. Цель – слава…»