Константин Леонтьев - стр. 63
6 октября 1855 года кочевая жизнь сменилась видимостью оседлости: Леонтьева перевели в аул Келеш-Мечеть, который стал в отряде чем-то вроде центрального пункта. Там расположился небольшой лазарет, командиром которого и стал Леонтьев. Он нашел в ауле чистую татарскую мазанку и снял там комнату, которую устроил в соответствии со своими вкусами, – комната была убрана им в татарском стиле. На глинобитный пол настлали войлок, поверх которого Леонтьев бросил яркий ковер, кровать он себе смастерил из татарских тюфячков, разскидал всюду цветных подушек, а для занятий позаимствовал табурет и складной столик у местного артиллерийского начальника. Больных в лазарете было совсем немного по сравнению с еникальским госпиталем – не больше десяти. К тому же, Леонтьев чувствовал себя если не опытным врачом, то уж и не тем растерявшимся юнцом, бегавшим в свою комнату листать учебники, чтобы поставить больному диагноз. В повести «Сутки в ауле Биюк-Дортэ» леонтьевские персонажи – помещик-ополченец и офицер, родом из одной губернии, встретившиеся на крымской войне, говорят о местном молодом враче, Федорове, в котором автор явно вывел себя:
«– Кажется, этот медик отличный человек? – заметил помещик.
– Я тебе говорил, отличный малый, и оператор какой лихой. Я ходил смотреть, как он ампутацию одному делал… Засучил рукава и начал…то есть минута – и отлетела нога пониже колена… Федорову не здесь бы служить… какая ему тут польза? Только что смотрительский стол, да что-нибудь от подрядчика. Прежде он служил в ***ском госпитале… так там больных была куча…»[114]
У Леонтьева появилось свободное время, он стал задумываться о литературе, о том, чтобы написать новую вещь. В голове роилось сразу несколько сюжетов («Вы знаете мою манеру задумывать 10 повестей разом»[115], – писал он матери), в бумагах лежало несколько набросков, да и гонорар пришелся бы кстати – он хотел помочь Феодосии Петровне в ее финансовых затруднениях. Константин решил закончить повесть и пьесу[116], начатые ранее, послать их Краевскому и Каткову и уже начал прикидывать, как распорядиться будущим гонораром (рублей 75?) Тургенев, знавший о замысле пьесы, в своем письме Леонтьеву обещал ее поддержать и сделать «все возможное» для ее напечатания.
Но работа двигалась медленно – из-за «лагерного одеревенения ума», как считал Леонтьев. Он не мог закончить ни одной вещи и стал мечтать о выходе со службы: «видишь исписанной бумаги много, много положено дорогого сердцу туда, а конченого ничего еще нет! Так как вспомнишь, что уже 26 год пошел, как-то словно страшно станет, что ничего капитального еще не сделал. Нет, надо, надо ехать домой и, посвятивши целый год тишине и свободе, написать что-нибудь определительное, которое могло бы мне самому открыть, до какой степени я силен и в чем именно слаб!! А там, что Господь Бог даст»