Константин Леонтьев - стр. 60
Казаки – и Леонтьев за ними – припустили хорошей рысью. К вечеру они встретили аванпост своего 45-го полка под командованием молодого офицера. Поехали вместе и уже шагом. Навстречу попалось овечье стадо.
– Чьи овцы? – спросили татарина-пастуха.
– Багера, – ответил тот.
Леонтьев знал, что Багер – это испанский консул, не чуждый коммерции, у которого под Керчью есть богатое имение.
– О, какие у него овцы хорошие, и как много! – произнес Леонтьев. – Взять бы одну, да и зажарить – что мы иначе будем в этой степи есть?
Казаки и офицер молчали. Но Леонтьев, воодушевленный сознанием, что война, что казаки – защитники, а он – голодный врач этих защитников, скомандовал одному из казаков:
– Ну, что смотришь, брат! Бери, чего зевать! У Багера много… Теперь война. Ведь нам тоже есть надо…
Казака не пришлось упрашивать: он схватил одну из овец и привязал ее к луке седла. Овцу потом, конечно, съели, но казацкие офицеры очень смеялись над наивным представлением Леонтьева о том, что во время войны можно брать требующееся у зажиточных людей без денег…
В этом эпизоде поражает то, как изменился Леонтьев за неполной год крымской жизни! Вместо нервного юноши, недовольного собой и жизнью, страдающего от каждого пустяка, боящегося чахотки, – перед нами довольно крепкий физически, способный скакать наравне с казаками 25 верст (без седла!), уверенный в себе, не боящийся опасностей молодой человек, который, хотя и любуется собой по-прежнему, но способен на реальные, не только воображаемые поступки. Он уже не юноша, но муж. Московские страдания и условности слетели с него, как шелуха, – он другой, и ведет себя иначе… Сам он вспоминал: «Практическая жизнь, независимая должность были полезны мне для независимости, для новых впечатлений, для жизни, для того самоуважения, которого бы мне не дала презираемая мною серая и душная жизнь столичных редакций. Теперь я больше любил, я больше уважал себя; я сформировался и стал на ноги»[108]. К нему обращались «высокоблагородие», он отвечал за других – за их здоровье и жизнь, он не трусил опасности, он сам зарабатывал на кусок хлеба, – несколько месяцев назад это и присниться не могло склонному к депрессии московскому студенту!
Штаб Леонтьев с казаками нашли верстах в 15 от города, – если б ехали по прямой, наткнулись бы на него гораздо раньше. Здесь был и полковник Попов, в ведение которого прибыл новый доктор. Они познакомились, – Леонтьев, как всегда, оценил нового своего непосредственного командира внешне: «Полковник Попов мне понравился с виду; лицо у него было солдатское, как бы испытанное трудами бури боевой, худое, строгое, выразительное; усы седые, и сам он был сухой и довольно стройный мужчина, на вид лет пятидесяти. Он казался теперь очень серьезным, да и для всех, конечно, минуты были тогда серьезны: мы еще не знали наверное, сколько у неприятеля войск; ходили только слухи, что 15 000; не знали, есть ли у союзников с собой кавалерия, и обязаны были с осторожностью с часу на час ожидать преследования и нападения в открытом поле. У нас войска было очень мало»