Конкистадоры (сборник) - стр. 16
И он тоже обречен! И его убьют, если еще не убили! Он был вял и бледен, как медленно отравляемый! Это сделал или вскоре сделает тот, кто долгие годы держал меня в каменном мешке, усадив на трон слепого мальчика. Меня до сих пор щадили вовсе не из милости, а из жестокого расчета. А вдруг пригожусь после смерти брата, если понадобится кем-то на несколько дней занять престол? Итак, сегодня мне вынесен приговор. Я еще жив, но уже отравлен. Долго ли смогу простоять на ногах? Как только они онемеют, я вынужден буду лечь в лужу смертельного яда. Стоять? Ждать? Чего?
Как светло! Никогда не было так светло. Ко мне по одуряюще пахучей влаге подплывает кусок пергамента, один из тех, до которых я не мог дотянуться. Совсем маленький кусок, обрывок неизвестной сказки. Я поднимаю его и прочитываю. Даже смерть бывает в чем-то милосердна.
Отбрасываю клочок пергамента и смотрю в зеркало. Призрачный лес все плотнее обступает меня, там, оказывается, стоит жара, самый яркий, самый душный день лета, там в траве маленькими колокольчиками благовестит ядовитая белладонна… Из сказок я знаю, что это будет легкая смерть, а настойка очень дорогая. Что ж, для меня ничего не пожалели. Драконов так просто не убивают, принцев тем более, пусть они и провели всю жизнь (а сколько мне лет?!) в наморднике и на цепи.
Матушка… Отец… Брат… Все, все вы отражаетесь сейчас в этом смертоносном, сонном зеркале, и почти уже ничего не видя, я рвусь с цепи, чтобы обнять хотя бы ваши призраки. Трубят охотничьи рога, мечется на опушке загнанная лань, заходятся в лае поджарые собаки… И цвета все такие яркие, живые – о, счастье! Это уже не картинки к сказкам, это было. И я – был. Не уродом в наморднике, склонившимся над зеркалом своей смерти, не изгоем, заточенным в подземелье, не чудовищем, с которым никто не говорил ни слова, которого, забавы ради, травили рыцарями, идущими на верную смерть ради ничтожной награды или из-за чьего-то доноса…
Я был человеком.
Желтый дракон
Белый свет лился сквозь щелистые ставни в духоту, вытесняя мрак – единственную иллюзию прохлады. Ночью, лежа с открытыми глазами, мальчик еще мог представить себе воздух, подменить его отсутствие присутствием темноты. Днем же, взвешенный посреди комнаты кипящим светом и жарой, медленно поднося чужие, тяжелые руки к влажному лицу, он даже забывал дышать. В эти последние дни лета, умирающего в сетях тягучего горячего безветрия, он совсем перестал спускаться вниз. Родственники, собиравшиеся утром в столовой, походили на больных. Их лица осунулись и побледнели, плечи ссутулились. Вяло, превозмогая усталость после тяжелого полусна на мокрых, свалявшихся простынях, позвякивали они ложечками о стенки чайных стаканов. В эти дни мальчик заметил, как пожелтели вокруг него вещи. Беленые стены, страница раскрытого учебника латыни, стенки стеклянного графина, откуда испарялась желтая вода, его собственное лицо в глубоком зеркале старого трюмо.