Конфетки, бараночки… - стр. 44
«Ты уже носом клюешь, голубушка!»
Ляпунова призыву моему тотчас вняла, принялась с родственником прощаться да что-то наказывать второпях Акулине Гавриловне. Я к Васе подошла – свистульку отдать, так он не взял.
– Подарок вам, Алена Дмитриевна! У меня еще есть.
И вслед за товарищами скрылся в дверях, а я замялась у вешалки. Зарубин подкрался неслышно, помог мне надеть пальто и, запахивая его края, почти обхватил ручищами. Не успела возмутиться, как горячо шепнул в самое ухо:
– Приглянулся тебе Васька из Заболотья?
– А вам-то что!
– Хочешь, увезу в местечко, где ребята почище его на гармони играют, а уж песни поют – до печенок пробирает… Прямо сейчас увезу! Ну? Решай, лапушка!
– В другой раз, Илья Гордеевич, – жалобно пропищала я, потрясенная таким фамильярным обращением и предложением.
– Али ты меня боишься, Алена… Дмитриевна?
И усами дерзко щеку пощекотал.
Я с трудом перевела дух и как могла внятно ответила:
– Вы немного пьяны, Илья Гордеевич, я бы не против с вами побеседовать на трезвую голову. А сейчас мне пора ехать…
– О том и речь! Звери мои у крыльца копытами землю топчут. Твое слово, светик!
Вот разошелся! И смех и грех. Честно скажу, колебалась не на шутку. Распалил, раззадорил разбойник этакий, да еще ямочка на подбородке тревожит…
Но тут вмешалось мое фамильное третьяковское упрямство и бунтарский дух.
– Усы у вас больно колючи, Илья Гордеевич! А у меня кожа нежная.
Я чудом умудрилась развернуться в его руках, вытянулась в струнку и, пламенея всем телом, задела губами заветную ямочку, потом ниже подбородка в шею чмокнула, уже не глядя, и со всей силы рванулась прочь.
Не помню, как выбежала на улицу, запрыгнула в коляску Ляпуновой, ни жива не мертва, забилась в уголок. Сердце прыгало, как у зайчишки, который едва от охоты убрался.
– Что вы так дрожите, Алена Дмитриевна? – вяло поинтересовалась Ляпунова. – Меня после чая завсегда в жар бросает.
– Так вы пять чашек выдузили, почтенная Ольга Карповна, а я всего две… или три…
– Вы разве за мной считали, Алена Дмитриевна? – насупилась она.
– Да шучу, я шучу! Вот мне кулечик с изюмом Антон Терентич на прощанье сунул, не желаете угоститься? И давайте уже без церемоний.
– Желаю. Давайте.
Ссориться с Ляпуновой из-за чайной арифметики мне было не с руки. Я сунула в рот крупную, прозрачную, словно из янтаря, изюмину и, прижав ее языком, погрузилась в сладкую негу, прикрыла веки.
Пока повозка наша тряслась по ухабам впотьмах, Зарубин виделся мне то в образе сильномогучего богатыря Ильи Муромца на крепком мохноногом коне, а то плечистым молодцем с серьгой в ухе, как вольный казак Степан Разин. Знать бы, какое сам обо мне представление составил.