Конец света - стр. 1

Тем утром, весной 2006 года, город Обод проснулся, как всегда, рано.

Солнце еще задерживалось за восточными холмами, только чуть-чуть, будто сквозь густой синий туман, подсвечивало кучерявые белые облачка на небе, а по главной улице города в сторону Канала упругой трусцой уже бежал учитель физкультуры местной школы номер два Саня Папиров. (Для учеников, конечно, он был Александром Николаевичем и, по неискоренимой в школах традиции давать наставникам клички, «Папиром», но в городе, где Папиров родился и вырос на глазах у всех, большинство взрослых ободовцев с некоторым оттенком необидного панибратства звали его просто Саней; мы тоже будем называть нашего героя так).

Пять лет назад ко дню, когда Сане исполнилось тридцать лет (педколлектив школы отметил это событие на большой перемене, за пятнадцать минут успев сказать коллеге все, что в таких случаях полагается говорить), директор школы Моисей Борисович Гуревич в областном педагогическом управлении добился на двести рублей прибавки к саниной зарплате, – Саня, как свидетельствует этот факт (очень обрадовавший жену физкультурника Ксению Александровну, учительницу рисования в той же школе номер два), был уважаемым начальством тружеником.

Подписывая приказ о прибавке к зарплате, областное начальство в том же документе пожелало Сане «больших успехов на благородном поприще воспитания подрастающего поколения», но сам Папиров ступеньку, на которую он успел подняться к началу нашего повествования, называл «сугубо временной»; втайне он мечтал в недалеком будущем с этой ступеньки перепрыгнуть на место, которое в большей мере соответствовало бы его природному предназначению, – место это, по словам Папирова, было на «литературном поприще». Желание утвердиться на «поприще» несколько лет назад подогрела в нем местная газета «Ничего кроме правды», опубликовавшая мемуары учителя «Как мы два дня стояли в Москве у Белого дома». С этого времени ободовцами, проявлявшими интерес к политике, Папиров почитался не только как уважаемый начальством педагог-спортсмен, но и как местный прораб перестройки.

В свободное от уроков время Саня писал «детективно-политический роман» (так он сам назвал жанр своего произведения) «Золото партии». Большое количество строк романа уже аккуратно хранились в трех толстых тетрадочках, но там пока не было предложения, которое задавало бы всему произведению нужный настрой и ритм, – предложения первого, над сочинением которого Саня безуспешно ломал голову вот уже несколько последних дней…

Минуты, отведенные утренней пробежке, были для Сани лучшими минутами суток, ибо в это время во всем теле ощущалась, как любил говорить физкультурник, «мышечная радость», а кроме этого в отдохнувшую во сне голову приходили разные мысли и метафоры.

Но сегодня настроение у Сани было плохое.

Два дня назад в квартире, вечером, незадолго до той минуты, когда надо было включать телевизор, чтобы послушать последние политические новости в стране и за рубежом, у него с женой произошел такой несвоевременный и ненужный разговор:

– Ты, Саня, – поджав губки и тем самым сделав лицо постаревшим, некрасивым и даже противным (о, как не нравилась Сане эта дурацкая гримаса!), сказала жена, – уже целый час зря лежишь на диване, а мусор, два ведра, между прочим, не вынес. Может, хватит отдыхать?

В ответ Саня, не вставая с дивана, объяснил:

– Когда рядовой рабочий, Ксюша, лежит – он отдыхает, а мы, писатели, в это время, может, мучаемся.

Саня в ту минуту и в самом деле пытался отшлифовать в голове никак не дававшееся ему первое предложение романа «Золото партии». А вчера в тот же час суток, когда ведра с мусором по-прежнему оставались в кухне, а Саня, наморщив лоб и глядя в потолок, лежал на том же диване, учительница рисования снова некрасиво поджала губки:

– Опять мучаешься, Саня?

Чувствительное сердце физкультурника на те змеиные слова отозвалось учащенным пульсом, который пятнадцать минут не приходил в норму…