Конец и вновь начало - стр. 3
Но в тюрьме опять было время для раздумий. Лежать в камере запрещалось, для этого нужно было спрятаться под лавку. Я лежал под лавкой и думал: а почему же Александр Македонский пошел сначала на Персию, а потом на Индию и Среднюю Азию? Что ему там было нужно? – Ничего! И вдруг у меня как вспыхнуло в голове, что все эти большие войны совершаются не потому, что они кому-то нужны (и меньше всего их участникам), а потому, что существует такая вещь, которую я назвал пассионарностью – это от латинского «страсть».
Пассионарность – это стремление действовать без всякой видимой цели или с целью иллюзорной. Иногда эта иллюзорная цель оказывается полезной, но чаще бесполезной, но пассионарий не может не действовать. Это касается не только одного человека, но группы людей.
Это был первый этап моей работы.
Вот обратите внимание. Говорят, что монахи, всякие брамины и китайские учители держали себя на очень строгом режиме: мало ели, мало спали и им в итоге что-то открывалось. Ну, им открывались религиозные проблемы, потому что они о них думали. А я думал о проблемах научных, и они мне тоже открылись. Пассионарность оказалась, вообще говоря, вполне реальным мотивом человеческого поведения. Это человеческое поведение я пытался обобщить и понял, что не только один Александр Македонский был такой. Но был, например, Корнелий Сулла в Риме. Или Эрнан Кортес отправился в Америку с риском для жизни. Ему повезло: он сумел вернуться в Испанию, а ведь большинство не возвращалось. Тот же Наполеон стремился вовсе не к материальному благополучию, а к неограниченной власти над миром, под которым он понимал Европу. И так далее.
В общем, если что-нибудь и выносилось во всех этих случаях за скобку (такой, простите, арифметический термин), то вот это большое «Р» – пассионарность. А она присутствует абсолютно во всех исторических процессах. Если ее нет, то процессы не идут. Тогда люди спокойно и тихо живут, никого не трогают, а если на них нападают, они защищаются в меру своих сил.
Объяснить этого я, конечно, никому не мог, потому что когда я попал в Норильск, там гуманитариев – людей, знающих историю, – вокруг меня не было. А геологи такими вещами мало интересовались. Они даже считали, что это вредит делу. И действительно, вредило, потому что я мечтал, сочинял стихи на исторические темы и записывал их на обратной стороне геологических чертежей, которые я делал. За что меня в общем-то и погнали из геологической экспедиции. Но это даже пошло на пользу, потому что меня взяли в химическую лабораторию и я занимался архивом проб, как библиотекарь. А там было уже тепло, и таким образом я оказался жив.