Конан и персиковое дерево - стр. 4
Так и познакомились.
А когда оказалось, что человек не просто так куражится, а праздник отмечает, да ещё какой праздник, Конану и вообще грустно стало. У человека, понимаешь, такой важный день, а он его, понимаешь, по морде… Как тут было не выпить? Тем более что вино у мажонка отменное было – не заморанское, правда, но вполне даже качественное офирское, тёмное, густое и терпкое, словно кровь жертвенной девственницы. Такое вино само в глотку льётся, по жилкам живой водой разбегается. Это потом уже трактирщик обнаглел и стал свою бурду подсовывать, под утро, когда бдительность потеряли, а поначалу-то вино было знатное…
Вино.
Ну да…
Иссушенный похмельем организм требовал как раз таки именно этой живой воды.
И побольше.
И немедленно…
И пусть даже живая вода эта будет местной кислятиной, один Эрлик знает чем разбодяженной…
– Трактирщик!
Голос оказался одновременно сиплым и писклявым – то есть таким же мерзким, как и общее самочувствие. Да и ударить кулаком по столу как следует не получилось – не то, что ни одной кружки не разбилось – не опрокинулось даже ни одной, а дубовая столешница не только не треснула – не дрогнула почти. Узнать бы, чем эта жаба свою кислятину крепит, да нацедить бурдючок – незаменимое средство в дороге! Против крыс, клопов и не слишком приятных попутчиков. Сам Конан, к примеру, мог навскидку назвать два-три имени хотя бы в том же Шадизаре, обладателей которых он с удовольствием угостил бы именно из подобного бурдючка…
Додумать и как следует посмаковать столь приятственную возможность ему не дали – трактирщик воздвигся по ту сторону стола огромной жирной горой. И, кстати сказать, горой, чем-то очень и очень недовольной.
– Ну?
Начало разговора обещало не слишком много зорошего. В любой другой день Конан с удовольствием отполировал бы жирную трактирщицкую морду о какую-нибудь подходящую поверхность – да вот прямо об эту дубовую столешницу и отполировал бы, зачем далеко ходить? Так сказать, для придания морде этой должного выражения угодливой любезности. Но сейчас в жирной руке трактирщика вожделенным спасением маячила запотевшая глиняная кружка ласкающих глаз объёмов, отчего и сам трактирщик в какой-то мере словно бы осенялся отблеском её благодати. Поэтому Конан был лаконичен:
– Вина!
– Господин желает вина? – спросил трактирщик как-то слишком уж вкрадчиво. И кружку почему-то на стол ставить при этом совсем не спешил. – А расплатиться за вчерашнее безобразие господин случайно не желает?
Наглость была настолько вопиющей и неожиданной, что Конан на какое-то время даже оторопел. Он, конечно, многого не помнил из событий сегодняшней ночи, но свои сапоги он помнил великолепно. Вернее, теперь уже не свои сапоги… Так ведь в том-то и дело, что теперь уже не свои!