Комната с выходом. 5 и 6 части - стр. 6

Тут же навалилась страшная усталость. Я повернулся, сделал в слабой надежде два шага в сторону лестницы, посмотрел на ступеньки, ведущие вниз, затем задрал голову. Откуда-то сверху, из зияющей сумеречной пустоты уныло свисали остатки обвалившегося лестничного марша с торчащей из бетона гнутой арматурой. Тонкий лучик света, проникающий сюда явно извне, только усугублял беспросветное отчаяние. Тело моё от бессилия и нелепости всего произошедшего сложилось пополам, ладони упёрлись в колени… Тяжело дыша и смирившись с судьбой, я ждал. Совсем недолго.

…Кривая ухмылка на разгорячённой и блестящей от пота харе главаря ничего хорошего не предвещала и никаких надежд не оставляла. Золотая цепь, перстень-печатка, рыжая фикса, синие от татуировок руки, башнеобразная, непропорционально большая даже для такого атланта голова и полтора центнера веса. И ведь ещё бежал! Правда, запыхался, конечно. А в глазах смесь спокойного триумфа, звериной ярости и беспощадной решимости убить.

* * *

А с чего же всё началось?

Когда-то мы сидели вместе на одной зоне под Челябинском. До этого ожидали этапа в магнитогорской тюрьме ИЗ 70/2 в переполненной общей камере (общаке), рассчитанной на 30 человек (а сидело нас 70). У него была большая семья (тюремное собщество, неформальное объединение зеков – общий стол, общие тактические интересы, взаимовыручка, взаимная ответственность), первая семья в хате, во главе которой – он, лидер по кличке Лёха Башай. То ли от «башка» – странной и жутковатой формы голова вызывала при первом знакомстве неприятную оторопь, – то ли от «большой»: Леха, неуклюжий, звероподобный гигант или не выговаривал, или просто проглатывал букву «л», и когда произносил слово «большой» получалось «башой» («Я башой, а вы все маикие»). «Рулевой» Лёха (из числа местных челябинских блатарей), имеющий первую «ходку» в 16 лет, сквозь пальцы смотрел на выкрутасы «дружественной» ему семейки ещё вчерашних малолеток-отморозков. Каждую ночь они учиняли беспредел в виде дебиловатых тюремных розыгрышей и провокаций: «вертолёты» (поджёг бумажек, вставленных между пальцами ног спящего зека, когда тот от внезапной боли начинал бешено вращать ногами, как пропеллером), «гладиаторские разборки» в результате стравливания между собой наиболее слабых, глупых и беззащитных сидельцев и прочие так называемые «приколы». Вообще камера считалась «беспредельной», о чём я узнал за время пребывания в ШИЗО (штрафном изоляторе). Там мне достался в качестве сокамерника бывалый вор Султан (Славка Солодовниченко). Выяснив причину моего 15-суточного «ареста» (драка с одним из придурков, которому я чуть не перерезал горло заточенной ложкой, вовремя разняли), Султан просветил меня, молодого и неопытного, относительно порядков и ситуации на тот момент во всей тюрьме. Знал он и Лёху Башая, тюремный телефон нёс о нем плохую информацию: беспредельщик, кумовской (то есть стукач, сексот оперотдела). Солодовниченко предложил мне способ перевода в другую камеру, где сидели его «кенты по салу», старые «воры с понятиями», которые не обидят и школу преподадут. «Ты малый способный, умный, крепкий, таким надо помогать», – приговаривал Слава. Едва не решив вопрос с контролёрами о моём переводе (по всему было видно, тюремщики уважали Султана), он внезапно исчезает из ШИЗО. То ли его тогда к следователю увели, то ли к адвокату, но он пропал. По окончании штрафного срока меня вернули в прежнюю камеру, где я прокантовался полгода в семье дерзкого и гордого «Пушкаря», единственного успешно противостоящего Башаю и практически никак от него не зависящего. Много чего было в камере, в том числе и серьёзная потасовка с подручным Башая, обострившая мои отношения с «рулевым».