Колокольчики Папагено - стр. 16
– В том чтобы помочь… – решительно произнесла Жанна, а затем добавила с меньшей решительностью: – В служении…
Глава одиннадцатая
Барометр
Служение началось с того, что Жанна, управившись с цветами и сдав кассиру наличные, приезжала в подвал. Ставила свой кукурузник между гаражей, стучалась условным стуком в обитую клочками войлока, жестью, кровельным железом (явно содранным с крыши) дверь и ждала ответных шагов. По тому, какие были шаги, угадывала, как прошла ночь, бессонная, воспаленная или мирная и спокойная (легкие шаги и ее успокаивали, тяжелые, с пришаркиванием – тревожили).
Ключ в замке проворачивался два раза. Ее впускали (не спрашивали, кто), целовали, проводили сквозь висячие сады Семирамиды и усаживали на топчан, накрытый безрукавкой козьим мехом наружу. Некоторое время Жанна послушно сидела, вытянув перед собой ноги, разглядывала низкий потолок с цветами плесени и навернувшимися ржавыми каплями. Но затем спохватывалась: козий мех-то он приставучий, этак придется потом целый час снимать с себя прилипшие волосинки.
Да и пора кормить шейха и повелителя завтраком из двенадцати блюд. Ну, из двенадцати, пожалуй, слишком – так хотя бы сжарить оную из четырех яиц (слово яичница почему-то никогда не произносилось), посыпать мелко нарезанным луком и присовокупить некую, на пару взошедшую, именуемую котлетой (впрочем, и этого слова, будто сговорившись, избегали).
Оная и некая подавались к столу, расчищенному от всякого мусора, хотя мусор, разумеется, был ценнейший, дороже золота: вырезки, выписки и конспекты. Повелитель восседал, вкушал и похваливал. Сама, хотя с утра не завтракала, позволяла себе лишь куснуть (от бутерброда) и глотнуть (из чашки кофе), чтобы худо-бедно держаться на ногах.
Так Жанна кормила его, затем возила по дворам, где он собирал выброшенные книги, сортировал и увязывал в стопки. Нагруженные доверху, они возвращались в подвал. Там Николай отпирал проржавевший амбарный замок, висевший на двери в святилище, и, не зажигая света – наощупь, – раскладывал по полкам Тургенева (выбрасывали особенно охотно), Чехова, Достоевского, Шекспира, Бальзака, Флобера. Ради нее раздобыл и Николая Носова, хотя Жанна о нем напрочь забыла.
После этого они чинно обедали – доедали то, что оставалось от завтрака и про запас, сухим пайком откладывали немного на ужин.
Николай снова открывал святилище, и подсвечивая фонариком, занимался книгами, что-то писал и тотчас прятал. Вечерами, когда поднимался над горизонтом матовый шар луны, улицы остывали от жары и сквозь душный морок проступала прохлада, они гуляли. Особенно любили обойти вокруг Кремль, пройтись по набережной и подняться на Большой Каменный мост. Николай говорил о своем – о свершении, о наступлении, об исполнении сроков. Она слушала, затаив дыхание, и ничего не понимая, лишь спрашивала: «Когда?» Он не отвечал, отшучивался: мол, много будет знать, скоро состарится. И вообще нельзя слишком много умствовать, тем более с такой походкой. Она была польщена (все-таки заметил), хотя делала вид, что не придает значения: походка как походка. При этом спрашивала: «А если бы я не пришла, ты бы меня нашел?» – «Конечно, нашел бы» – «А как?» – «По звездам. Или подстерег бы, как того англичанина». Она ждала: будет ли ревновать? Или хотя бы изобразил подобие ревности. Уж очень хотелось. Но он себе не позволял. Старался быть выше. И ей приходилось простить – если уж не ревность, то хотя бы ее отсутствие, умение преодолеть (а в общем-то, это все была ерунда, бабские штучки).