Колокол, мельница, хлопковый мед - стр. 31

Генри отпил из своей кружки и снова поставил чайник на огонь.

– Принято считать, что день смерти должен быть каким-то необычайным. Что все вокруг означает приближающуюся трагедию. Но… посмотрите в окно.

Я, конечно, немедленно стала вглядываться в серый пейзаж за стеклом: голые деревья, растворяющиеся в дымке, остатки умирающих листьев, разбросанных там и тут, краешек немого фонтана. Максимально угнетающе.

– Не очень веселый пейзаж, да? И так тут почти всю осень, зиму и весну, так что отличных дней для самоубийства более половины в году. И тот день не стал исключением. Ну, может, чуть светлее было из-за снега, чем сейчас. И Джинни была такой же замкнутой, как и в последние дни. Хотя утром за завтраком обняла родителей и меня, впервые за несколько недель, это, пожалуй, и явилось чем-то необычным. Но мы восприняли это скорее как хороший признак: решили, что Рождество возвращает ее в более знакомое нам радостное и светлое расположение духа. А в остальном это было самое обычное утро, ничем не отличающееся от других. Мы с родителями скоро уехали в город, а когда вернулись, закончилась вся наша прежняя жизнь.

Я внутренне сжалась, предчувствуя встречу восемнадцатилетнего Генри с кошмаром.

– Пойдемте со мной, – не дожидаясь моего согласия, он вышел из кухни.

Я поспешила за ним в уже знакомый мне высокий холл. Генри встал в самый его центр и поднял голову наверх.

– Вон там, – он показал на деревянные перила на высоте примерно третьего этажа. – На третьем этаже была ее комната. И моя комната тоже. Она висела вон на той деревянной перекладине. Конечно, она выдержала ее хрупкое тельце.

Бесстрастный голос Генри наводил на меня ужас. Наверное, защитная реакция, подумала я, да и времени прошло уже немало.

– Я увидел ее первым. Отец оставался в машине, мама немного задержалась. Прислуги в эти дни было меньше: мы отпускали их готовиться к празднику. Позже полицейские сказали нам, что Джинни сделала это в течение часа после нашего отъезда. Мы уже ничего не успели бы сделать, даже если на это был шанс, – он опустил голову. – Но шанса никакого не было. Джинни изрезала себя кухонным ножом. Но, видимо, не умерла сразу и не смогла терпеть боль. Поэтому повесилась на отцовском ремне, связанном с простыней. Не могу представить, как ей было больно. Как ей было больно, моей маленькой сестренке.

Генри замолчал. И я не могла проронить ни слова: только видела, как наяву, свисающее на ремне тело молоденькой девушки.

– Хотите вина? – внезапно спросил Генри.

– Очень хочу.

Мы вернулись на кухню, Генри открыл узкий винный шкаф, воздух у него качнуло морозом. Хозяин предложил подогреть вино в кастрюле: в доме было свежо и без охлажденного алкоголя. Я не возражала.