Колдовская ночь - стр. 27
Как мог успокоил напуганное животное, наложил на больное место повязку, да без толку – Ласка то и дело жалобно кряхтела, припадая на правую ногу. Ехать на ней сейчас значило угробить кобылу окончательно. А так худо-бедно ковыляет сама, и спасибо, что саквояж со склянками да инструментом везёт.
И, как назло, ни одной деревни впереди до самой Николаевки, негде попросить свежую лошадь. Оставалось надеяться, что несчастная баба без него рожать не начнёт, и поспешать на своих двоих. Если поторопится за сегодня, то к утру будет на месте даже с учётом ночёвки где-нибудь в полях по пути. Возвращаться-то назад точно не с руки – день лишний потратит, а то и полтора.
– Надеюсь, волки нас с тобой не сожрут, Ласонька, – потрепал он кобылку по ушам. Та меленько тряслась под его ладонью. – Понимаю, что больно, моя хорошая, но надо идти.
Однако нога всё кровоточила, пропитывая повязки, потому Иван решил встать на привал чуть раньше, чем планировал. Здесь, за Рачихой, сосновый лес всё чаще перемежался с берёзами да ольшаником, а неподалёку – Иван точно знал – росла крупная земляника. Сейчас самый сезон, если другие путники не обобрали.
Он свернул с дороги и повёл кобылу по узенькой тропе, протискиваясь между кустами можжевельника. Про них народ малограмотный говорил, мол, ворота в лесное царство, где водятся диковинные создания, и заходить к ним надо с поклоном и угощением.
Иван шутливо поклонился и положил на пенёк остатки хлебной краюхи, которую пощипывал по пути. Звери да птицы съедят, тоже хорошо.
Худенькую спину в белой рубашонке и свисавшую с острого плечика чёрную косу он увидел, едва зашёл на поляну. Девчонка с ойканьем подскочила, оглянулась испуганно. Ладони и рот её были перепачканы в землянике.
– Ну что ты, милая, не бойся, не обижу, – ласково заговорил Иван. – Я земский доктор Иван Кузьмич Пантелеев, еду в Николаевку к роженице Катерине Опаненковой. А ты кто и откуда?
Нельзя её шугать – мало ли вдруг умалишённая? Или просто всего боится? Детвора по здешним деревням была не в пример той, что обитала на землях отца, – тихая, молчаливая, зачастую с серьёзным недобором веса и болячками, которые среди его круга встречались лишь у стариков. И юные девицы им не уступали – сыновей сельский люд кормил лучше, ибо проку с них больше: и хозяйство вести, и о престарелых родителях заботиться смогут. А с девки толк какой? Отрезанный ломоть, в семью мужа ушла – и поминай как звали. Ещё и приданым обеспечить надо. В общем, одни расходы.
Потому Иван не удивился, увидев и простую небеленую рубаху, многажды стиранную, и дешёвые бисерные бусики на тонкой шее, и полинялую юбку, из-под которой торчали босые ступни, все в еловых иголках да ошмётках сухого мха. Коса только загляденье – чернявая, блестящая, солнце на волосах так и играет. И лента в ней новёхонькая, зелёная. Как и глаза самой девицы, что смотрели сейчас на неожиданного гостя с испугом. Не красавица, скорее наоборот: подбородок острый, ключицы в вырезе рубахи выпирают явно от недоедания. Нос поцарапанный, щёки худые, бледные. Верил бы Иван в русалок – невольно решил, что одна из этих дев-мертвячек сейчас перед ним. Но в бабкины сказки он перестал верить лет в десять и сейчас не собирался начинать.