Кольцо с тремя амурами - стр. 17

Потом они спустились в подвал, и Сопелкин рассказал все, что помнил о том дне.

На работу Сопелкин пришел в восемь вечера. Вахтер сразу предупредил:

– Вас директор, Виолетта Андреевна, спрашивала.

Покосившись на директорский кабинет, Геннадий Петрович осторожно спросил:

– Где она?

– Двадцать минут как домой ушла. Велела записать, во сколько вы явитесь.

– Скажешь, что пришел в семнадцать часов.

Вахтер усомнился:

– Я уже доложил ей, что вас нет.

– Извинишься, скажешь, что не заметил. Дескать, пришел Геннадий Петрович – и сразу в какой-нибудь коллектив, номер смотреть. Кто там у нас сегодня? – Сопелкин поддернул штанину и посмотрел на ботинок. – Что за дикая мысль – устраивать ремонт, не закончив сезона!

Вахтер полистал журнал:

– В тридцать шестом кабинете занимается хор ветеранов труда…

Сопелкин поморщился:

– Кто там еще?

– В сорок четвертом репетирует драмтеатр.

– Ага! – Геннадий Петрович повеселел: – Запиши в журнале, что я пришел в семнадцать часов – и сразу в сорок четвертый.

– Так они к восемнадцати собираются.

– А ветераны труда к скольки?

– Эти – к семнадцати.

– Значит, так: в семнадцать я пошел к ветеранам, потом в драматический… Записал? – Сопелкин снова посмотрел на ботинок, вынул платок и тщательно протер его у подошвы. – Скажи уборщице, чтобы вытерла в тамбуре и на лестнице. Натаскали известки, пройти невозможно…

Поднявшись на третий этаж, он открыл дверь кабинета. На стульях вдоль стен сидели участники, не занятые в репетиционном процессе. В центре комнаты стояла светловолосая девушка в серой плиссированной юбке и цветастом платке, накинутом на плечи. Декламируя, она прижимала руки к груди:

– Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят, уставилась на жениха, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья так и полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить да увести поскорее. И сама-то плачу…

Между тем к двери подошел режиссер и открыл ее шире.

– Проходите, Геннадий Петрович.

– Не помешаю, Альберт Иваныч? – Из вежливости поинтересовался Сопелкин и зашел в кабинет.

– Присаживайтесь, – указал режиссер на свободный стул недалеко от двери.

К стоящей в центре блондинке приковыляла старуха.

– Дешевы слезы-то у вас, – прошамкала она деланым голосом.

– Уж очень тяжело это слово-то – «прощай», – снова заговорила девушка. – Ведь это хуже, чем похоронить…

– Лена! – закричал режиссер. – Свиридова! Ты пропустила в тексте целую фразу! После слов «уж очень тяжело это слово-то «прощай» идет фраза: «А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить». Нельзя так вольно обращаться с текстом Островского. И еще, когда твоя героиня рассказывает про девушку в церкви, она не ее жалеет, а свою загубленную жизнь. Свое одиночество оплакивает. Свое! Понимаешь? Пожалуйста, повтори последнюю фразу!