Кого-то надо убить - стр. 5
Но жизнь менялась к лучшему. Народ начал строиться, правда, все больше приезжие из недалекой Москвы, но и свои, местные, старались не отставать. Вокруг города, на холмах, по опушкам, рассыпались островерхие краснобокие коттеджи. Всем нужен был кирпич, и желательно – «кремлевский», полированный, чтобы штучка к штучке.
– Мужики, слышь, а жизнь-то к лучшему меняется, – говорила тетя Маня, крановщица с пудовыми кулаками. – Ну, едреныть!
Мужики охотно соглашались. Тетю Маню в коллективе уважали – за бесстрашие и умение так обложить матерком стропальщиков, что слабо не покажется. Заслушаться впору!
…Но сейчас крановщица кричала как никогда прежде. И крик ее – надрывный, вибрирующий, раздирал утренний туман, срывал с мест рабочих и гнал их на погрузочную площадку.
– А-а-а!
Около крановщицы собралась толпа. Задние напирали. Передние отругивались, они и сами ничего не понимали. Тетю Маню гладили по обтянутой брезентом могучей спине, говорили что-то успокаивающее, а крик все рвался сквозь прижатые к обветренной коже ладони.
– Чего ты… Ну, чего ты?
Мастер формовочного цеха, человек пожилой, разного повидавший, попытался отвести от лица женщины скрючившиеся куриными лапами руки. Не сразу, но ему это удалось. И все увидели накрепко зажмуренные глаза и рот с частоколом желтых от никотина зубов.
– Хватит орать!
Мастер по старой дружбе закатил тете Мане затрещину.
Наступила тишина. Крановщица разлепила веки, повела вокруг бессмысленным ошалелыми глазами, посмотрела вверх и заголосила вновь.
Мужики тоже запрокинули головы и оторопели: на тросе, свисавшем со стрелы крана, болтался человек. Было уже достаточно светло, чтобы рассмотреть, что шея его вывернута, чуть не перерезана петлей. Язык болтался где-то у плеча. Удавленника слегка раскачивало ветром.
У мастера забулькало в горле.
2
Кочергин не спал. Он притворялся и делал это убедительно. Путилин дважды предлагал говорить потише разошедшимся в споре близнецам. Никитины переходили на шепот, но через минуту-другую вновь повышали голос, доказывая свою правоту. Путилин отвечал, скупо отмеряя слова, и Кочергин знал, что на губах судмедэксперта играет улыбка. Никитиных это задевало. По молодости и неопытности они не знали, что скепсис – визитная карточка Велизария Валентиновича. То был его взгляд на жизнь, выработанный за годы общения не только с живыми людьми, но и с трупами. Жизнь он всегда поверял смертью, ставя последнюю неизмеримо выше, поскольку она с легкостью перечеркивала пороки и достоинства, идеи, идеалы, верность, все и вся. «Смерть всему голова!» – любил говаривать Велизарий Валентинович. Обычно с ним никто не спорил – себе дороже, а вот Никитины, эта юная поросль, решались. Был бы повод. А повод находился всегда.