Когда вырастают дети - стр. 16
А однажды Санька увидел отца роющимся в мусорном баке. Отец по рассеянности выкинул нужные бумаги в помойку. Было утро, мусоросборочные машины еще не приехали, и потеря нашлась. Дома отец отмыл листы, прогладил… Орудовать утюгом ему не привыкать, лучше мамика справляется с глажкой, отточенные стрелки на брюках аж свистят на ветру. В детстве Саньке нравилось ходить с отцом на работу и смотреть, как осторожный утюжок в его руках закрепляет клеевой слой на живописи старых холстов. Санька любил застывшие движения картин в тихих залах и боготворил «музейного» отца. В музее он выглядит по-другому – значительнее, моложе, не горбится, сотрудники обращаются к нему с почтением: «Леонид Григорьевич, как вы думаете…», «Леонид Григорьевич, посмотрите, пожалуйста…» Никто не упрекает его маленькой зарплатой, она здесь у всех такая. Окружающее искусство отбрасывает на музейщиков тень достоинства и самоуважения. Они заняты одним делом и понимают друг друга с полуслова. Отец говорит, что мастерская вошла ему в плоть и кровь. Наверное, так и есть: от отцовской одежды и кожи фонит краской, клеем, какими-то химическими эмульсиями, истонченной временем пылью с едва уловимым запахом пенициллина…
Санька бродил по фондам с благоговением. Трогал овеществленное время, завернутое в специальную защитную бумагу. Отец прекрасно ориентировался в этом времени, поэтому раньше часто ездил в длительные командировки то на Алтай, то в казахский город Караганду, то в город-курорт Сочи. Но вторглось время новое, рыночное, музеи обеднели, и исследовательские вояжи сотрудников прекратились.
Отец рассказывал, что экспонаты, как люди, устают от выставок, по-своему переживают стрессы и нуждаются в сострадании. Посетители видят парадную сторону картин, а он заглядывает внутрь их нежных организмов, выявляет дефекты и ставит диагнозы. И он их лечит. «Мой папа – врач искусства!» – сообразил Санька. Он бы заорал от восторга, но в музее не орут. Только рассказывают или читают стихи. Поэзия в мастерской отца неотделима от работы.
– «…и твои зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза», – чуть нараспев читал отец стихи Николая Гумилева.
– Почему больная?
– Бирюзовая зелень – цветовой синдром старения, сын. Небесным камнем зовут этот минерал на Востоке, но лазурный цвет ярок только в молодом его возрасте. Со временем оттенки бирюзы могут измениться. Под воздействием некоторых раздражителей она болеет и, если не подлечить ее, гибнет.
– Умирает?!
– Да, меркнет, теряет цвет. Становится темно-зеленой, коричневой… В переводе с персидского «бирюза» – «победитель», поэтому мертвые камни считались опасными. Их даже подбрасывали врагам, чтобы те потерпели поражение.