Когда исчезли голуби - стр. 8

У меня созрел план: вместо фотокарточки Розали я еще со времен острова держал в нагрудном кармане листки бумаги с дырочками для подшивки, чтобы потом собрать их в папку, – носить все записи с собой было слишком опасно. Я также купил блокнот с клеенчатой обложкой, чтобы вести дневник. Я намеревался собирать факты бесчинств и преступлений, творимых большевиками. А когда придет мирное время, передать эти записи искусным летописцам, тем, кто будет писать историю этой освободительной войны. Сознание важности и необходимости этой задачи поддерживало во мне боевой дух, когда мне начинало казаться, что я не принимаю участия в осуществлении больших планов только по трусости или что выбрал этот путь, лишь бы избежать боев. И все же у меня было дело, которым гордился бы мой отец. Я не собирался записывать ничего такого, что могло бы кому-то повредить, выдать наших связных. Я не планировал записывать их имена или упоминать названия местности. Я с удовольствием приобрел бы фотокамеру, но не для того, чтобы фотографировать лесных братьев. Глаза шпионов сверкают повсюду. В них блестит золото, у нас же в глазах блестела наша земля.

Зерновые склады горели, и в небе вырастали столбы дыма. Автобусы, грузовики и легковые автомобили заполнили дороги, все спешили, колеса торопились не меньше людей. Взрыв! Огонь противовоздушной обороны. Осколки словно ливень. Юдит сидела, открыв рот, в углу на кухне своей матери, которая сбежала в деревню к сестре Лийе, оставив Юдит ждать бомбу в одиночестве, бомбу, которая всему положит конец. Дороги, ведущие из Талина в Нарву, забиты повозками эвакуирующихся, говорят, даже образован специальный комиссариат – по эвакуации скота, по эвакуации зерна и чечевицы, по эвакуации чего угодно – большевики хотели всё увезти с собой, всё до последнего, даже половинки картошки, лишь бы ничего не оставить ни немцам, ни эстонцам. Солдатам было приказано опустошить поля. Всё в сторону Нарвы, всё в сторону портов. Взрыв.

Юдит прижала ладони к ушам, так сильно, как только смогла. Она уже свыклась с тем, что город будет разрушен прежде, чем сюда придут немцы, но надеялась, что ее час пробьет в более будничной атмосфере, что последние, услышанные ею звуки будут звон чайной ложечки о блюдце, легкое перекатывание шпилек в шкатулке, приглушенный стук кувшина с молоком, поставленного на стол. Птицы! Их песни! Но люфтваффе и зенитные пушки поглотили всех птиц, она никогда больше не услышит их пения. Ни рычания собак. Ни мяуканья кошек, ни карканья ворон, ни странных стуков сверху, ни детских голосов снизу, ни топота ног посыльного мальчика, ни скрипа тележки, ни грохота жестяного ведра, когда соседка ударяется головой о притолоку прямо под окном Юдит. Носить ведро на голове не так уж глупо, Юдит тоже примеряла ведро, правда, дома и тайно от всех, позировала перед зеркалом и думала, почему модистки до сих пор не придумали шляп, которые можно было бы носить поверх небольшого ушата или ведра. Успех был бы обеспечен. Все женщины, словно дети, неисправимые чудачки, для защиты их голов нужны именно такие причудливые штуки, как ведра-шляпы. Но теперь звуки жестяного ведра уже остались в прошлом, там, где еще были будни. Будни, не отмеченные утратами и не окрашенные в красный цвет большевиками, обычные будни, со всеми их будничными звуками. Еще весной брат помог Юдит переехать к матери, на улицу Валге-Лаэва