Когда исчезли голуби - стр. 19
Юдит еще издали увидела около своей двери толпу мальчишек, которые таращились на припаркованную на улице DKW[4] с фанерным кузовом. Мальчишки ей не мешали, они не стали бы расспрашивать ее о муже, но рядом стояла очень разговорчивая соседка, пройти мимо которой было сложно и в конечном счете не получилось. Женщина схватила Юдит за руку и запричитала: “Неужели скоро все машины будут из фанеры? А что же дальше?” Юдит вежливо кивнула, но та не отпускала ее и продолжила говорить что-то про смену рельсов под немецкие поезда и про газогенераторные автомобили. “Только представьте, трамвай на дровах! – трещала она. – И чего только не придумают эти немцы!” Слова соседки сыпались на Юдит до самого двора, а там прозвучал и растревоженный ветром вопрос о возвращении мужа; Юдит вырвалась из цепкой хватки и заспешила вверх по ступенькам. Уже в коридоре было слышно, как разрывается телефон. Он продолжал звонить, когда Юдит прошла в кухню, но она не ответила, как не отвечала все предыдущие дни, не осмеливалась. Она не открывала дверь, даже если в нее стучались, не решалась, и лишь по вечерам смотрела из своей темной квартиры на блуждающие огни немецких фонариков, пугалась странных теней, заворачивающих во двор машин с притушенными огнями, прислушивалась к шагам и выкрикам на немецком языке. Победа Германии не вызывала сомнений – в газетах говорилось, что даже тело Ленина уже эвакуировали из Москвы. Юдит разложила газеты на столе, заварила ячменный кофе и прикурила одну из последних папирос, чтобы подготовить себя к новостям, но там не было никаких сведений о возвращающихся домой. Вместо этого читателей просили присылать в редакцию шутки периода оккупации, а также публиковали ряд новых цен на продукты питания. Эмменталь – 1,45–1,60 рейхсмарки, эдам – 1,20–1,40 рейхсмарки, тильзитер – 0,80–1,50 рейхсмарки. Йогурт 0,14 – рейхсмарки. Гусь без внутренностей, головы, крыльев и ног – 0,55 рейхсмарки за килограмм, второй сорт. Завтра ей надо сходить за талонами на продукты, зарегистрировать их в ближайшей лавке, стоять в очереди, поправлять время от времени плохо сидящие плечики, все как раньше. Соседка приютила у себя приехавших из разрушенного Тарту родственников с оравой детей, шум оттуда проникал сквозь стены и напоминал о семейной жизни, которой у Юдит не было и никогда не будет. Ее исковерканная жизнь возвращалась в том же виде, как до ухода мужа на фронт, не хватало только его приезда.
Постепенно Юдит поняла, что размышляет глупо. Мужчин не будут отправлять домой, раз война еще не кончена, их силы потребуются на Восточном фронте. Да и сами они не смогли бы добраться до дому за один день, домой вернулись только те, что находились в Эстонии и близлежащих территориях. Если бы она взяла трубку, открыла бы дверь и вообще поговорила бы со знакомыми, то давно бы это поняла. Война лишила ее способности рассуждать здраво, она лишь все время представляла своего мужа, стоящего на пороге, мужа, которого она должна теперь понимать лучше, ведь те, кто прошел через войну, нуждаются в понимании. Мучительное ожидание может длиться бесконечно, муж может находиться очень и очень далеко. А что, если он пропал без вести? Как долго ей придется ждать, прежде чем она на законном основании сможет начать новую жизнь? Может быть, ей стоило поступить так же, как Карин, из-за которой Элису с нижнего этажа осудили за антиреволюционную деятельность, – устроиться на корабельную кухню, уплыть прочь, в чужую страну, бросить все, начать сначала, найти нового мужа в новой стране и забыть о своем браке. Но тогда Розали, маму или еще кого-то из родственников ждала бы судьба Элисы.