Когда горела броня - стр. 28

Пятидесятитонная туша КВ вползла во двор, домолачивая остатки разломанного танками дорожного покрытия. Почему-то от этого сочетания доски почета неизвестных ему шоферов-ударников и разжеванного в куски асфальта комиссару стало особенно тоскливо. Еще два месяца назад в этих гаражах стояли грузовики, фургоны, диспетчеры отправляли машины на стройки, заводы. В столовой обедали водители, рабочие, служащие. Здесь работали люди, здесь кипела жизнь. Теперь автопарк опустел, машины разобраны в воинские части, шоферы в армии, кто-то, возможно, уже погиб. А их двор со старательно нанесенной белой краской разметкой разбит гусеницами, и его придется укладывать заново. Подумалось даже, что, возможно, следовало встать где-нибудь на улице, чтобы не портить людям хозяйство. Беляков невесело усмехнулся – о чем он думает? Уже сегодня, возможно, батальон пойдет в бой, а он горюет о разбитом асфальте. Комиссар немедленно отогнал эту мысль – война не оправдывает бесхозяйственность. Убежденный коммунист, он даже наедине с собой старался соблюдать партийную дисциплину, считая невозможным и неприличным воспитывать в людях верность советской власти, если сам не готов быть верным ей до конца. Ехидный и циничный Шелепин нередко посмеивался над такой убежденностью, не зная, как глубоко ранят друга его острые замечания. «Ты, Миша, не человек, а лом. Прямой, несгибаемый, железный и тупой», – любил поддеть комиссара комбат еще в то время, когда оба работали в училище. В глубине души комиссар считал эти слова не только вредными, но и несправедливыми – с людьми он ладил гораздо лучше, чем желчный Шелепин, не стеснявшийся в лоб высказать человеку все, что о нем думает. Тем не менее Беляков не мог не признать, что майор, несмотря на скверный нрав, имеет много друзей, в то время как он сумел сойтись характером только с Шелепиным.

Комиссару хотелось думать, что люди, привыкшие к компромиссам, просто чувствуют себя неуютно с человеком, который жестко спрашивает и с себя, и с окружающих. Но временами, когда Беляков засиживался до поздней ночи в своем кабинете в училище, ему начинало казаться, что окружающим просто не по себе от его привычки делить все на «черное» и «белое», не признавая оттенков. Может быть, именно по этой причине от него ушла Аля. Несмотря на его мольбы, на просьбы хотя бы объяснить почему – просто собрала немногие свои вещи и уехала из военного городка. Беляков, знал, что у нее никого не было, она и сейчас жила с матерью в Кашире. Он даже приезжал к ним, но Аля смотрела, как чужая, и это было так тяжело, что никакого разговора не получилось…