Когда цветет олива - стр. 4
Трудно ей давалось объяснение заниженной степени, но и на этот раз ее выручила Лора. Сидя после отлета Марио в любимом кафе с большой кружкой капучино, подруга в лоб высказала свое ненавязчивое мнение.
– Был бы он хоть на пять лет моложе!
– Почему ты все меришь годами, Лора? – Маша старалась говорить сдержано, не хотелось портить настроение.
– Ты не поймешь, – отмахнулась Лора, аппетитно облизывая чайную ложечку после сахара. – С молодым проще, поверь мне на слово. У твоего Марио года через два болячки посыплются как из дырявого мешка.
– Да? А мне не показалось, – задумалась Маша и вспомнила частую одышку итальянского визитера.
– У вас что-то было? – Лора наклонилась вперед, и под упругой грудью прогнулась столешница, глаза предательски заблестели в предвкушении чего-то острого и запретного.
– Нет. Не было. Я у соседки ночевала, – отрезала Маша.
– И о чем с тобой разговаривать…
Спустя три недели из Италии пришло официальное приглашение. Не спрашивая ее согласия, Марио решил сделать обворожительной сеньоре Марии подарок и пригласить в гости на все время, которое выделит им посольство. И тут она снова засомневалась, стоит ли продолжать знакомство с человеком, столь не подходившим к ее не сформировавшимся желаниям. Но Лора каким-то образом уговорила, образумила, настояла и так красочно обрисовала Мекку русских – Италию, что за короткий срок Маша собрала необходимые документы, сделала загранпаспорт, прошла собеседование и через десять дней получила визу сроком на три месяца. Марио расстроился, узнав о таком коротком сроке, но саму сеньору Пронину такой расклад устраивал вполне. Маша рассуждала здраво и последовательно. Если в Италии что-то пойдет не так, через три месяца она спокойно соберет вещички и вернется домой, а если ей захочется остаться, то второй раз визу продлят на более долгий срок. Оставался только Максим…
Последнее время сын отдалился от нее. Он больше общался с отцом, который не вылезал из хранилищ Третьяковской галереи, пытаясь закончить долгоиграющую диссертацию по теме русской живописи, то бросая ее по причине частых запоев, то продолжая в нередкие моменты протрезвления. Максу шел двадцать седьмой год, вполне приятный возраст для чистых стремлений, воплощения намеченных идей и мечтаний. Но сын пошел в отца и половину своей жизни тратил на пустые изыскания и жалкие потуги, отшучиваясь от назойливых материнских приставаний, которые случались каждый месяц и заканчивались в основном обоюдными обидами, непониманием и отсутствием какого-либо стремления найти общий язык.