Когда боги спят - стр. 4
Зубатый распечатал пачку, прячась от ветра, прикурил сигарету, и от первой затяжки закружилась голова. Он не курил постоянно уже лет пятнадцать, а так, баловался время от времени, чаще всего на охоте, на радостях, когда отстреливал зверя. Впрочем, и выпивал от души тоже по этому случаю, с егерями, от восторга и ликования. И никогда – от горя.
– Старуху сейчас видел? – между прочим поинтересовался он.
– Какую старуху? – У телохранителя была дурная привычка – все переспрашивать, таким образом выигрывая паузу, чтобы проанализировать ситуацию и принять решение.
Эта неисправимая хитрость иногда бесила и обезоруживала. По той же причине Зубатый терпеть не мог американское кино и современную драматургию, где пустоватые диалоги строились на постоянном, выматывающем душу переспрашивании, будто собрались глухие и бестолковые. Но если телевизор можно выключить, а со спектакля уйти, то с Хамзатом ничего сделать невозможно, а перевоспитанию этот кавказец не подлежал.
– Она попалась тебе навстречу, – устало объяснил он.
– Встретилась, – признался телохранитель. – Горбатая, с кошелкой…
– Ну и ладно.
Зубатый отшвырнул сигарету и пошел к машине. Крупная нервная дрожь понемногу улеглась, и теперь лишь изредка потряхивало, словно и впрямь от озноба. Какое-то время он еще открещивался от навязчивого образа полоумной бабки, старался не думать над тем бредом, что она несла, и отвлекался сиюминутными ощущениями холодной, сырой осени, но стоило оказаться в теплом салоне джипа, как вновь заколотило, и пришлось стиснуть выбивающие чечетку зубы.
– Что с вами? – затревожился Хамзат. – Лица нет.
– Кажется, простудился. – Зубатый обнял себя и напрягся. – Температура… Давай домой.
– Может, врачу показаться?
– Домой!
Дореволюционный губернаторский особняк по его же распоряжению отреставрировали еще четыре года назад, и теперь Зубатый жил, можно сказать, на казенной квартире с интерьерами девятнадцатого века, с казенной, павловских времен мебелью, и все это ему напоминало самый обыкновенный провинциальный музей, но никак не дом. Правда, был короткий период, когда ему такое положение вещей нравилось, и он даже успел почувствовать, как стиль быта – архитектуры, красок, убранства, мебели – незаметно начинает диктовать стиль бытия. По крайней мере месяца три сам Зубатый и, как выяснилось позже, вся семья начали жить неторопливо, размеренно и при этом с обостренным чувством заботы и ответственности друг перед другом.
Однако счастливое это время так же незаметно и по неясным тогда причинам для него закончилось, все опять стало, как всегда, стремительно, суетливо, современно, и он неделями или вовсе не видел Сашу и жену, или видел только спящими, а старшая, Маша, уже жила у мужа в Коувале. Но странное дело, Катя, потомственная крестьянка из Самарской губернии, дочь механизатора и доярки, за этот короткий период превратилась в барыню со всеми вытекающими последствиями. Вероятно, стены в губернаторском особняке, мебель, камины, лепные узоры – все, вплоть до старинных дверных ручек, было насквозь пропитано барственным духом. Сначала появилась домработница, потом кухарка, а когда за счет музея жена выхлопотала себе дворника-садовника, Зубатый не выдержал и всю прислугу выгнал. Катя не разговаривала с ним ровно три месяца, жили в неубранном доме, питались в столовых на работе, после чего, невзирая ни на что, жена завела приходящую помощницу по дому. Он плюнул и перестал обращать внимание на все житейские проблемы.