Кочевье - стр. 19

В XX веке мальчик вырос. Он прошел несколько войн. Он видел столько костей

и черепов, что повредился умом. Он вернулся в родной город и по вечерам, выпучив глаза

и по-идиотски открыв рот, топтался на том самом месте, где когда-то сидел

на скамейке его отец.

Но здесь Магнус Энкель передает эстафету Эдварду Мунку. Великие художники

велики прежде всего тем, что знают о жизни все. И с этим как-то живут.

В осенней памяти моей

Ограда – красоте высокой,

Там пара снежных лебедей,

Пруд, зарастающий осокой.

Мещанство это или нет —

Я не могу сказать наверно,

Ведь есть Чайковского балет

И лебедь Пушкина – царевна.

Проходит время через нас

И возвращается как память.

Придет, и уж в который раз

Во мне пылает, словно пламя.

И не уменьшить его пыл,

Оно накатит, опрокинет…

Чтоб я, беспечный, не остыл

К тому, чего уж нет в помине.

Мой сосед, Тоссавайнен, домой приезжает под утро.

Спят в окопах друзья, и невеста уснула в авто.

Всполошив не на шутку на речке ночующих уток,

Мерс под окна подгонит и долго не глушит мотор.

Над Суоми большая луна строит кислую мину,

Еще час-полтора – и начнет просыпаться народ.

Столько русских вокруг, что невольно сочувствуешь финнам,

По ошибке звонишь не туда – трубку русский берет.

Привыкаешь к стране, где тебе улыбаются люди,

Облеченные властью (но не отягченные мздой),

Где над площадью главною высится столбиком ртути

Просвещенный монарх – русский царь Александр Второй.

С постамента царя – этой гордой и властной фигуры —

Не снесли даже после проигранной Зимней войны.

Он стоит как фиксатор приемлемой температуры

Отношения к русским в большом организме страны.

Побываешь в столице – заполнишь до самых подкорок

Впечатленьями мозг, чтобы дома, уже поостыв,

Вспомнить гладкие руки дорог, обнимающих город,

Дом-кроссворд, что на солнце блестел клеткой окон пустых,

Или Финский залив. В нем теперь и твое отраженье

Где-то в складках волны… Или чайка его унесла?

Возвращения вечного нет, это миф – возвращенье,

Затемняющий суть: жизнь не круг, не спираль, но стрела.

А мишень у стрелы за пределами этого мира —

Край, куда эмигрируют все и уже навсегда.

Может, там по-другому поет просветленная лира

И стихи «Калевалы» озерная шепчет вода…

Взглядом праздным блуждаю средь облачных серых развалин,

Там зависла луна и мерцает, что твой монитор.

Возвращение – блеф, возвращается лишь Тоссавайнен —

Вновь приехал под утро и долго не глушит мотор.