Князь Трубецкой - стр. 8
– Да, – сказал он.
И обрадовался, что слово вылетело из его горла: он может говорить! Он может говорить.
– Да, я пришел в себя…
– С чем вас и поздравляю, – произнес голос слева. – А то мне это путешествие в одиночестве стало несколько надоедать. Разрешите представиться: ротмистр Изюмского полка Чуев, Алексей Платонович. С кем имею честь делить эту карету?
– Сергей Петрович Трубецкой-первый, подпоручик.
– Лейб-гвардеец, надо полагать? – осведомился ротмистр. – Семеновец? Преображенец?
– Семеновский полк, – сказал Трубецкой, немного замешкавшись.
Нужно привыкать. Нужно отвечать на такие вопросы быстро и без запинки. Офицер скорее забудет имя матери, чем наименование своего полка.
– Князь? – Судя по тону, вопрос был риторическим, вряд ли кто-то в России мог не знать княжеский род Трубецких.
– Князь.
– И поди ж ты, свела судьба! – с деланым восхищением воскликнул ротмистр. – Вот уж не думал, что сведу знакомство с князем, можно сказать, накоротке. Как же вас угораздило?
Первый допрос, подумал Трубецкой. Сколько их еще будет впереди, невинных вопросов, дружеские требования рассказать, что же все-таки произошло восемнадцатого июня тысяча восемьсот двенадцатого года с подпоручиком Семеновского полка князем Сержем Трубецким? И кто-то непременно ввернет, что, наверное, Серж как начал праздновать свое подпоручество и приведение к присяге шестнадцатого, так и не смог просохнуть, отправился вслед за Бахусом на розыски добавки, да и попал в силки…
– Не знаю, – сказал Трубецкой. – Не помню совершенно.
– Как это – не помните, батенька? Совсем ничего не помните?
– Жизнь свою помню, но смутно. А вот последние дни, от Вильно и до этого места – очень плохо. Почти ничего. Помню, что шестнадцатого июня меня, Глазенапа, Фенша-второго и Мусина-Пушкина привел к присяге полковник Набоков в связи с произведением из прапорщиков в подпоручики… И то – помню, что произвел, но совершенно не помню – как и где.
– Вот в это верю. Это бывает. У меня знакомец под Рущуком как получил поручика… засиделся в корнетах, долго ждал, да все очередь его не подходила, а как получил, так запил, бедняга, на радостях, так запил, что и не помнил ничего – ни как Анну получил, ни как штабс-ротмистра. Утром встанет, бывало, примет стакан хлебного вина – да на коня, да подвиги совершать, с собой манерку возил и вместо еды и питья к ней прикладывался, к вечеру его с коня снимали, наливали стакан, да спать. А с утра – сызнова. Если бы его не ранили да в госпиталь не положили, а там лекаря – звери, пить не дали, накрепко запретили! Он протрезвел – глядь, а ему еще и Георгия четвертого класса за взятую басурманскую батарею прямо в койку принесли. Очень убивался, бедняга, что сам ничего не помнит. А вы как, князь, точно подвига никакого в беспамятстве не совершили?