Князь Серебряный - стр. 3
Автор описывает два общественных лагеря Руси. В одном, как бы иллюстрируя нравственное падение общества, – целый ряд приближенных слуг царя, исполнителей его кровавых замыслов. Простой народ – в другом лагере. Правда, и среди бояр были люди, которым претило палачество царя. В романе – это боярин Морозов и его жена Елена, князь Серебряный и Максим Скуратов. А. К. Толстой называет их «светлыми звездами». Вызывает восхищение верное и тонкое чувство эпохи, позволившее писателю создать их яркие образы, а также и персонажей из народа: крестьян, мельника, разбойников, передать так убедительно и достоверно их характеры, мысли, судьбы, что все они воспринимаются такими же историческими личностями, как Иван Грозный, Вяземский, Басмановы и Малюта Скуратов. Автор показывает великий патриотизм русского народа: в то время, когда на Родину напал враг, люди всех сословий, объединившись, разбили его.
Высокие художественные достоинства и увлекательность сюжета, и прежде всего гуманизм, ненависть к деспотизму и народный оптимистический взгляд на жизнь, обеспечили огромный успех «Князя Серебряного» вот уже на протяжении более 150 лет. Роман переведен на многие европейские языки и постоянно издается большими тиражами в нашей стране. Интерес к нему не ослабевает.
Алексей Константинович Толстой дорог и созвучен нам своей тонкой лиричностью, проникновением в область самых прекрасных и чистых человеческих чувств; он также дорог и созвучен нам проповедью уважения к человеку и человеческой мысли, своим проникнутым идеями подлинного гуманизма творчеством.
В. Б. Муравьев
Предисловие
Представляемый здесь рассказ имеет целию не столько описание каких-либо событий, сколько изображение общего характера целой эпохи и воспроизведение понятий, верований, нравов и степени образованности русского общества во вторую половину XVI столетия.
Оставаясь верным истории в общих ее чертах, автор позволил себе некоторые отступления в подробностях, не имеющих исторической важности. Так, между прочим, казнь Вяземского и обоих Басмановых, случившаяся на деле в 1570 году, помещена, для сжатости рассказа, в 1565 год. Этот умышленный анахронизм едва ли навлечет на себя строгое порицание, если принять в соображение, что бесчисленные казни, последовавшие за низвержением Сильвестра и Адашева, хотя много служат к личной характеристике Иоанна, но не имеют влияния на общий ход событий.
В отношении к ужасам того времени автор оставался постоянно ниже истории. Из уважения к искусству и к нравственному чувству читателя он набросил на них тень и показал их, по возможности, в отдалении. Тем не менее он сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования. Это тяжелое чувство постоянно мешало необходимой в эпическом сочинении объективности и было отчасти причиной, что роман, начатый более десяти лет тому назад, окончен только в настоящем году. Последнее обстоятельство послужит, быть может, некоторым извинением для тех неровностей слога, которые, вероятно, не ускользнут от читателя.