Книга желаний - стр. 22

Олтаржевский из комнаты сам вызвал «скорую» и милицию.

Затем, не раздеваясь, рухнул на неубранную постель и, очевидно, заснул: он не сразу услышал, что в дверь постучали. Подождали и постучали настойчивее.

Проход загородил рослый крепыш лет тридцати в милицейской форме. Участковый. Олтаржевский лишь однажды видел его. Ночная щетина пятнами проступила на скуластом лице милиционера: как у китайца – отдельно усики, отдельно бородка.

Участковый устало спросил Олтаржевского, где тот был с такого-то по такой час? – и, не разуваясь, уселся писать протокол. Спохватился:

– Можно я у вас? У них даже стола нет. – Олтаржевский кивнул, спросив: «Что там?»

– Пьяный. В душе упал затылком об угол, а когда хватились, выломали дверь.

Милиционер говорил неохотно.

– Надо их матери позвонить. Она в Пензе у родни. Намучилась с ними! – сказал Олтаржевский.

Участковый кивнул и добавил то, что Олтаржевский и так знал: старший отсидел за кражу, покойный – хороший электрик, но запойный пьяница.

Парень спешил, а все равно получилось долго. Олтаржевский зевнул до хруста в челюсти. Сонный фельдшер в синем бушлате заглянул и спросил, можно ли «выносить»? В коридоре дробно затопали – на тесном пятачке несколько санитаров тащили что-то громоздкое. Участковый пальцем показал, где расписаться, встал, по-армейски пятернёй прилизав залысины, надел фуражку.

– Им никто не угрожал? – для проформы спросил он.

– Я угрожал! Убил бы их! Как они – кота моего! – сердито брякнул Олтаржевский и тут же пожалел: исповедоваться власти – наживать неприятности.

– Мы все кого-нибудь бы убили! – равнодушно отозвался милиционер.

– Может, кофе? – спросил Олтаржевский, чтобы сгладить неловкость.

Милиционер посмотрел на ручные часы.

– Можно. Мне – растворимый. Сейчас дам им подписать и вернусь.

Олтаржевский на кухне сполоснул чашки, налил воду в чайник.

Когда вернулся, милиционер закрыл тетрадь с теснением.

– Старинная вещица! Я полистал. Ничего, что опять без спроса? – спросил он.

– Вчера приобрёл. Продавец уверял – книга желаний! – отшутился Олтаржевский. Но на всякий случай убрал книгу в тень, чтобы не спотыкаться о неё взглядом.

Он подвинул гостю банку кофе и кусковый сахар. Подождали, пока закипит вода.

– Дрыхнут! Едва растолкал! – с брезгливой ухмылкой проговорил парень. – Вот народ! У них брат и муж зажмурился, а им хоть бы хны! Как вы с ними живете?

– Район нравится, – отшутился Олтаржевский и заполнил паузу. – Отсюда, из Лефортовской слободы, нынешняя городская Россия началась. До Петра у нас по-гречески, по принципу апопсии дома ставили. Не ближе четырёх метров друг к другу, чтобы улицы проветривать. Поэтому дома не вдоль красной линии стояли, а вразнобой. Но отрезать кусок улицы или теснить соседа не разрешалось. Даже помои сверху запрещали лить. Так вот, прямые улицы и дома с палисадниками здесь при Петре появились. Позже он приказал Невский и Вознесенкий проспекты разметить, как в Лефортово – радиально. А поперек, веером – Фонтанка и Мойка. Как в Амстердаме каналы. Но наши, в отличие от Европы, лучи улиц вывели на «оптическую цель» – на шпиль Адмиралтейства. И проспекты расширили. А у них улочки узкие, чтобы к крепости не добраться. Москву уж потом по радиально-кольцевому принципу перестроили. Так что нынешняя городская Русь здесь, в Лефортово начиналась!